Максим Далин - Запах разума

Мы посмеялись и расслабились. Разжались какие-то внутренние тиски, стало легче дышать — и все тут же начали зевать. В комнате было тепло и сухо; окно сплошь завешивали какие-то зелёные нити, но потолок слегка светился — мягким, рассеянным желтоватым светом. Такой уютный полумрак… а за окном дождь шуршит…

Мы улеглись на мох и сделали вид, что травим байки, но я видел: у всех слипаются глаза. У нас вчера был чудовищно тяжёлый день, потом — ночь, во время которой нам удалось подремать только по паре часов, наши болячки, контакт, ворох безумных впечатлений нынешнего утра… Наши бедные организмы, ещё не потерявшие надежды адаптироваться в здешнем мире, просто настаивали на отключке.

Я не помню, как вырубился. Я точно не думал о безопасности — кажется, надеялся, что о ней позаботится Кудинов. Впрочем, я не верил, что нас прикончат во время сна: моё ТПортальное déjà vu запустило калейдоскоп ярких, как вспышки, мгновенных снимков нашего будущего.

Я успел отловить воздушный шар, медленно плывущий в тихом предзакатном небе цвета лепестков чайной розы. Кишащих красных сороконожек в чьей-то протянутой обезьяньей — точнее, лицинской — ладони. Гирлянды из живых белых цветов. Шествие громадных, ростом с небольшой огурец, муравьёв, несущих что-то вроде кукурузных початков. Аквариумы в человеческий рост, полные какой-то спутанной зелёной и бурой травы… на них я, кажется, окончательно заснул, но карусель цветных картинок неслась и во сне — я смутно помню ощущение от мелькающих кадров, но напрочь забыл и сами образы, и свои впечатления от них.

Потом сон превратился в тёплую тёмную воду. На дне этой темноты было замечательно, не надо было спешить, дёргаться и бояться, мельтешня микропророчеств отступила — но я блаженствовал в полунебытии, кажется, очень недолго. Из него меня выдернули: кто-то потряс за плечо.

Веки разлеплялись тяжело, словно склеенные. Но, увидев Дениса, я рывком вернулся в реальный мир.

Одеяние Диньки было рыцарское: кроссовки, чудесным образом чистые белые форменные труселя — и пончо-сеточка из каких-то кручёных золотистых нитей, с кисточками понизу, с бусинами и узелками. И всё. А простецкая его физиономия сияла.

Денис сидел на полу, а рядом с ним стояло большое стеклянное блюдо с, кажется, чипсами. С золотистыми ломтиками, от которых пахло жареным маслом. Но чипсы никто не ел: Кудинов и Калюжный уставились на Диньку спросонья, очевидно, так же оторопело, как и я.

— Вы выспались? — весело спросил Денис. — Вас звали ужинать, но Гзицино сказала, что вы, может быть, не пойдёте — и прислала печенья сухим пайком, — и рассмеялся. — Они думают, что вам надо прийти в себя до вечера, а уже ведь вечер, на самом деле. Хотите подняться на крышу? Там круто, увидите, как мать Цвика сюда едет — ну и ещё кто-то с ней, кого мы не знаем…

— Так, ша! — окончательно проснулся Кудинов. — Ты, салага, почему в таком виде?

Денис смущённо ухмыльнулся и пожал плечами.

— Я Цвику сказал, что в одеяле ходить неудобно. Трусы уже очистили, а остальные шмотки — ещё нет.

— Как это — увидим, как едет? — спросил Калюжный. — Это сколько ж времени она будет ехать?

— Не знаю, — сказал Денис невозмутимо. — Мне кажется, воздушный шар приземлить — это не быстро. Там, на крыше, у них причал для воздушных шаров… Знаете, мужики, Цвик не может сказать «шар», у них буквы «ше» в языке нет, а «аэростат» — может. Только у него получается «аэроздад», — и хихикнул.

Не знаю, как прочие, но лично я ощутил, как мой ум заходит за разум. От всей этой обстановки, от того, что трусы уже очистили, а прочие шмотки — нет, от того, что мать Цвика едет сюда на воздушном шаре, а на крыше причал, от того, что Денис так обо всём этом болтает, будто рассказывает, как покупал в ларьке банку «колы»…

Он был феноменально спокоен. И весел. И отчего бы ему грустить? — человек спокойно общается с инопланетянами, объясняет им, что ему надо, а они дружески делятся собственными планами. Почему бы и нет?

— Погоди, — сказал Виктор и потряс головой. — А откуда ты знаешь, что на возд… на аэростате — его мамаша? Он тебе сказал?

— Ну да, — кивнул Денис. — А ему — Лангри и Золминг полосатый. Золминг — из взрослых мужиков, их ещё человек пять пришло, они что-то делали в лесу. А про воздушный шар и про Цвикову мамашу они узнали по грибам.

— Чё? — спросил Калюжный.

У него было такое лицо, что я снова его пожалел.

— У здешних, кстати, по-моему, нет слова «мамаша», — сказал Денис. — Или у них «мама» и «сумка» одно слово, я недопонял.