Максим Далин - Запах разума

Виктор фыркнул:

— Дерево, расти! Расти, кому сказано!

— Не так просто. Быть может, это воздействие на ДНК. Может, на что-то иное… Простите, ребята, я не биолог, я сам не понимаю — но мне кажется, что это не механическое воздействие, а что-то намного, намного более сложное…

— ГМО, что ли? — хмуро спросил Сергей.

Вряд ли, я думаю, он имел представление о том, что такое ГМО, но по телевизору часто говорили, какая это ужасная штука. Будь ему хоть немного морально легче, я бы, наверное, его высмеял, но ему было так паршиво, что у меня не повернулся язык его пинать.

— Мы ещё ничего толком не знаем, — сказал я. — Может, да, может, и нет.

Виктор поймал на стене зеленовато-бурую сороконожку, взял её через одеяло. Ему явно было отвратительно, а гадость с длинным суставчатым тельцем извивалась у него в пальцах. И Сергей нагнулся взглянуть.

— Думаешь, она искусственная? — спросил Сергей.

— Почему бы и нет, — сказал Виктор с гримасой предельного омерзения. — Противная. Если не искусственная, то зачем она? На фига они таких гадин в доме держат?

— Видимо, у неё тоже есть какая-нибудь важная роль, — сказал я. — Как у ос. И неужели ты до сих пор думаешь, что это — робот?

Виктор взглянул мне в лицо:

— Разумовский, давай, придумай тест для неё. Ну, давай. Как узнать, настоящая она или нет?

— Витя, — сказал я, — отпусти букашку, она настоящая. Ну, посмотри, рассмотри внимательно. Ты можешь себе представить технологию, которая позволит создать робота в три сантиметра длиной, с головёнкой меньше булавочной головки — и чтобы он себя вёл в точности как живая тварь? И зачем делать такую тонкую, трудоёмкую и дорогую вещь, если каждый дурак может её случайно раздавить?

Калюжный потыкал сороконожку прядкой мха. Сороконожка извивалась и дёргала лапками в точности, по-моему, как любое пойманное насекомое — Сергей, как и я, усомнился в её искусственности.

— Это тоже ГМО, наверное, — сказал он неодобрительно. — Да, Тёма? Вить, она, наверное, вредная, ёлки, но на робота не похожа ни фига.

— Не думаю, что она вредная, — сказал я. — Во всяком случае, не для хозяев дома. Вспомните ос… Я уверен, что все здешние насекомые им зачем-то нужны. Их не просто не уничтожают — их разводят специально. Быть может, эти сороконожки борются с паразитами… или ещё что-нибудь… В общем, в этом мире насекомые имеют огромное значение. Даже блохи.

Виктор отбросил сороконожку подальше, и она тут же полезла на стену и закопалась в густой мох.

Калюжный хмыкнул.

— И нафига им блохи?

Что я мог сказать?

— Сергей, я не знаю. Просто не знаю… допустим, блохи — такое же лекарство для их шерсти, как осы — для внутренних органов. Может такое быть?

Сергей скривился:

— Совсем не по-людски… но у них тут всё так.

— Именно.

— А жрать охота, — признался Сергей печально. — Но не могу я жрать, когда прямо рядом сороконожек изо рта кормят и блохи ползают. Блевануть впору.

— Сочувствую. С такой чувствительностью надо что-то делать, а то с голоду помрёшь.

— Небось, на армейке жрал любую дрянь, — заметил Виктор.

Калюжный хмуро, искоса взглянул — и пожал плечами:

— Ну и что. Там была наша дрянь. Не знаю, как там у вас, а у нас никто тараканов не обсасывал.

Виктор неожиданно осклабился.

— Ха, салаги, кстати — о тараканах. Я не рассказывал, как у нас ещё в другой части, до «Иглы», один оставил в тумбочке открытую сгущёнку? А туда стасиков этих, тараканов — уйма налезла. И один мудачина стырил и столовой ложкой — хвать! «Мужики, — говорит, — никогда не видал сгущёнки с изюмом!»

У Калюжного вытянулась физиономия. Виктор рассмеялся — и я следом:

— Виктор, садистская морда, ты это только что придумал, признавайся! Надеешься, что мы с Сергеем проблюёмся? Обломись, ничего не выйдет!

Тут хохма дошла и до Калюжного. Он заржал басом и выдал:

— Э, знаете анекдот про зелёную волосатую расчёску в супе?

— О! — воскликнул я пафосно. — Вашему деликатному сиятельству полегчало-с? И не тянет блевать даже от волосатой расчёски? Или вы блюёте-с только от членистоногих?

Виктор повалился на мох, хохотал и всхлипывал. Калюжный бил себя по коленям и повторял сквозь смех:

— Точно! Точно, ёлки!

А я думал, что это — неслучившаяся истерика. Что мы ржём над фигнёй, чтобы не реветь. Ну и пусть, не худший случай.

Мы впервые смеёмся вместе, над одним и тем же. Диня, конечно, гений контакта — но, быть может, и я на что-то сгожусь?

Моя упавшая под плинтус самооценка приподнялась на пару сантиметров.