Андрей Смирнов - Бог Непокорных

Ангелы населяют три высших неба, предшествующих Эмпирею — однако, иногда бывает так, что они сходят вниз, на небеса звезд или царственных светлых стихий, в низшие райские обители или даже в мир смертных. Путешествия последнего рода бывают неприятны или даже мучительны для них: если созданиям Преисподней земля людей видится началом рая, то созданиям Небес — началом ада, и лишь чистые души и искренние молитвы побуждают ангелов оставлять безпечальное бытие высших небес и спускаться вниз, к неверным и слабым людям. Так вышло и на этот раз: хальстальфарская девочка, юная и наивная, молилась в сельском храме, и чистый голос ее молитвы настолько отличался от серости и грязи большинства людских душ, омраченных темными испарениями Преисподней, что один из меньших ангелов шестого неба, поставленный архангелом Саграэлем, в числе прочих ангелов следить за землей, пожелал спуститься вниз, утешить ее и дать ей надежду. Девочка потеряла родителей, воспитавших ее в строгости гешской веры, и молилась о том, чтобы их взяли на небо, не позволив Князю Мертвых увлечь умерших в ад; ангел хотел дать ей почувствовать их близость, уверить смертную в том, что молитва ее была исполнена еще прежде, чем она обратилась к Князьям Света: в самом деле, ее родители за свою праведную жизнь были взяты на небо.

Но все пошло не так, как должно было, с самого начала. Ангел не собирался являться девушке лично — однако, когда он приблизился, она каким-то образом ясно увидела вестника небес и заговорила с ним. Заговорила она на небесном языке, знать который смертным не дано — исключая лишь великих святых, достигших наивысшей степени праведности и во всем уподобившихся обитателям небес. Девочка знала этот язык в совершенстве, а рассуждения ее были настолько взвешены и точны, что привели ангела в величайшее изумление. Поистине, ему стало казаться, что в мутных сумерках мира смертных он обнаружил сокровище невиданной чистоты и ценности: несравнимую душу, которая после жизни на земле будет достойна принятия на одно из трех небес, предшествующих Эмпирею — и даже, быть может, ей будет позволено подняться еще выше и прислуживать самим Князьям Света наряду с младшими богами и предводителями ангелов… Да, именно так ему и показалось.

Они вели беседу на духовном языке, глубину и многогранность которого невозможно сопоставить ни с одним из языков земли: множество ньюансов, оттенков смысла, множество планов, на которых одновременно разворачивался диалог — и в какой-то момент ангел вдруг стал замечать, что не во всем поспевает за девочкой. Отдельные смысловые переходы оставались для него незамеченными, другие — непонятными, третьи — понятными и обоснованными, но противоречащими тем идеям и смыслам, которые он знал прежде. Он пытался угнаться за собеседницей и понять ее мысль — но каждый элемент смысловой конструкции, который они рассматривали, вел к новому соцветию смыслов, и картина все усложнялась и усложнялась — до бесконечности. В какой-то момент общий план пропал, ангел словно шел вслед за девочкой в полутьме, обсуждая частности, и все чаще вставая перед выводами, идущими вразрез с тем, во что он до сих пор верил и чем жил. У этих противоречий должны были быть какие-то объяснения — но каждый раз попытка объяснить противоречия так, чтобы не повредить картину в целом, приводила к еще большим дефектам в картине. Человек мог бы пренебречь логикой; не придать ни малейшего значения связности позиции, которую он не был способен разделить; отмахнуться от аргументов; или даже, разозлившись на чрезмерно умного оппонента, схватить его за горло и заставить силой признать свое поражение — но ангел так сделать не мог: обитатель тонкого мира, он по своей природе был связан с идеями и смыслами в одно целое. Идеи были для него тем же, чем и плоть для людей. Поэтому он не сбежал даже тогда, когда уже почти ослеп и заплутал перепетиях парадоксов и противоречий, и все вокруг него погрузилось в зловещий полумрак.

Лица и фигуры светлых богов на храмовых иконах и статуэтках сделались искажены; их позы стали страдающими и порочными, одежды покрылись испражнениями, из пустых гразниц текли кровь и гной. Окутанный паутиной невыносимых смыслов, ангел метался среди них, словно пойманное насекомое; но чем дальше — тем слабее он становился, в то время как паук медленно подбирался к своей жертве. Связь ангела с мирами света оказалась прерванной, он даже не мог вознести молитву Князьям и всеблагому Солнцу — в том пространстве искаженных смыслов, куда его заманили, подобного рода молитва содержала в себе внутреннее противоречие и представлялась чем-то даже более гнусным, чем обращение за помощью к обитателям Дна.