Андрей Смирнов - Бог Непокорных

Пребывая в ее утробе, я знал все ее мысли, а она — мои; чтобы сокрыть меня от глаз своих братьев и самого Солнца, она, еще до моего рождения, обратила мою силу вспять, вывернула ее наизнанку, сделала меня тем, кем я никогда не хотел быть — и я принял это, ибо в этом, возможно, заключался единственный мой шанс остаться в живых, настолько был велик страх Солнечных Князей перед Убивающим и всем, что могло быть с ним связано. Затем она вышла замуж за Травгура и внушила своему мужу и всем прочим, что я — его сын. Я вырос в Эмпирее, и имею все, что пожелаю, всю мыслимую и немыслимую власть, все наслаждения и утонченные искусства Небес к моим услугам. Но я не имею главного — себя самого, и так продолжится до тех пор, пока существующее положение вещей будет оставаться без изменений. Вот почему я помогаю вам: я похитил из небесного хранилища Камень Воли Палача и убедил Солнечных Князей дать вам время, необходимое для того, чтобы стереть в пыль страну еретиков в мире людей — я хочу, чтобы изменилось; хочу, чтобы ваше восстание имело успех, хоть знаю, что это и невозможно. Но именно это и привлекает меня: ваш бессмысленный и безнадежный мятеж полнее, чем что-либо иное на Небесах, на земле или в Преисподней соответствует моей подлинной силе…

…Я сидел на вершине одной из гор Цетарна, что окружали Долину Казненных, смотрел вдаль, сокрытую сизой патокой испарений боли и безысходности, что исходили от пытаемых в этом мире существ, и размышлял над отблеском чужой памяти, который в силу обстоятельств сумел ухватить и воспроизвести в своем собственном уме. Воспоминание заканчивалось посреди речи Шелгефарна, и хотя мне, безусловно, было бы чрезвычайно интересно узнать, о чем они говорили дальше — самое важное, в любом случае, я уже узнал. Не оставляло сомнений, что информацией об истинной природе нашего небесного союзника — и, как теперь оказывается, близкого родственника — Лицемер не собирался делиться с кем бы то ни было; было странно, что Шелгефарн рассказал об этом даже ему — куда разумнее было бы не говорить о себе вообще ничего, чем передавать в чужие руки то, что, по сути, легко могло стать идеальным оружием против самого Шелгефарна: возможности для шантажа тут открывались слишком уж очевидные.

Почему же он открылся? Дело в среде, в которой он рос — среде слишком, неестественно благоприятной, бесконечно удаленной от всякого зла, в результате чего мысль о возможном шантаже попросту не пришла в его юную голову? Или же он просто хотел поделиться своей правдой хоть с кем-то, не смотря ни на какие последствия, ибо скрывать ее дальше становилось ему все труднее? В этом случае, признаю, он выбрал идеального хранителя для своего секрета: большинство из нас стало бы использовать полученные сведения в своих личных целях, но только не Лицемер — более, чем кто-либо еще, одержимый идеей мести Солнечным, идеей пробуждения Убивающего и неминуемо следующего за этим пробуждением конца света. Он не стал бы использовать этот козырь ради какой-нибудь ерунды, но сохранил бы его на потом…

Чужих воспоминаний в моем распоряжении больше не оставалось, но были еще мысли Лицемера, возникавшие в ходе этого разговора, его чувства и рассуждения. И хотя у нас с братом мало общего, я не мог не согласиться с тем пониманием, к которому Лицемер пришел в самом конце разговора: Шелгефарн, чью силу вывернули наизнанку, сделав из Бога бунтов и раздоров, анархии и мятежей его прямую противоположность — Шелгефарн будет на нашей стороне ровно до тех пор, пока мы слабы. Если же случится так, что мы достигнем желаемого и преимущество окажется на нашей стороны — он тот час же переметнется в противостоящий нам лагерь, ибо в непрестанном сопротивлении любой тотальной и всеобъемлющей власти и состояла сущность подлинной силы Бога Непокорных.