Сергей Марьяшин - Роботы божьи

В нее не вписывались коррупция в канцелярии президента и договорной матч, но, возможно, два преступления разного масштаба просто совпали, наложившись во времени. После беседы с Домбровской договорной матч Смолина не интересовал. Ему нужно распутать только покушение на китайца. Остальное может катиться к черту, это уже не его проблемы. Домбровская дала ему это понять предельно ясно.

― Спасибо, вы мне помогли. Пока отпускаю вас, можете поспать, ― сказал Смолин заключенному.

Щурясь, детектив выбирал кнопку под окошком. Он боялся ошибиться и вместо вызова робота-погрузчика, который отправит контейнер обратно в тюрьму, случайно распылить внутри слезоточивый газ или ударить Лисицына током. Найдя нужную кнопку и еще раз убедившись, что она правильная, он осторожно нажал на нее.

Браслеты, удерживавшие Лисицына, со щелчком разомкнулись. Он вывалился со стула и медленно поднялся, кряхтя и растирая суставы. Стул судорожно сложился в несколько приемов и исчез в полу, словно его и не было. Мутный глаз окошка захлопнулся, прикрытый веком упавшей стальной перегородки. Раздался железный лязг и скрежет.

Смолин знал, что автоматический погрузчик ухватил контейнер и потащил к подъемнику. Там он воткнет тюремный картридж в свободную ячейку и отправит глубоко в подвал, где другой погрузчик примет его и водрузит в отведенное под него гнездо среди сотен или даже тысяч таких же контейнеров с томящимися в них безвестными узниками. На вид они ничем не отличались друг от друга, но возле лисицынского контейнера, помеченного невидимой без секретного допуска надписью "ZK-00129", денно и нощно дежурили присланные другглом Домбровской полицейские.

― Пора нам встретиться с этим Лю Куанем, ― сказал Смолин Анне.

* * *

Дверца-глаз захлопнулась и Егор вновь оказался в одиночестве. Он сел, прижался спиной к стене и уперся руками в пол, чтобы не упасть, когда погрузчики будут двигать его контейнер. Сначала процедура доставки вызывала у него морскую болезнь, но после пятого ― или шестого, он сбился со счета ― допроса он привык. Нужно было сесть пониже и как следует упереться, чтобы не упасть и не ударится об стену. Разработчики тюремного модуля тут явно недоработали, подумал Егор. А может, наоборот, так и было задумано, наряду с неудобным стулом и потолком, таким низким, что он постоянно вжимал голову в плечи. Еще несколько дней пребывания в железном ящике, и он разучится ходить прямо.

Когда прекратилась болтанка и скрежет манипуляторов стих, Егора окружила давящая тишина. Она сводила его с ума, заставляя чувствовать себя так, словно он очутился на глубоком морском дне, под толстым слоем непроницаемой воды, гасящим любые звуки с поверхности. Егор ни за что не признался бы следователю, что их встречи радуют его и он ждет их с нетерпением, как ждал когда-то свиданий с Ниной, ― однако это было правдой. Одиночество оказалось хуже любых допросов.

Разговоры со Смолиным отвлекали его от внутреннего безмолвия, установившегося после исчезновения наташиного голоса. Гробовая тишина в голове была хуже всего; хуже любой, самой изощренной пытки. Она растворяла личность Егора, лишая ее опоры и существования. В безмолвии не было ничего, даже его самого. Казалось, после отключения друггла он должен был обнаружить себя, целого и невредимого, пусть и сбитого с толку неожиданной изоляцией. Но внутри зияла пугающая пустота.

Чтобы заполнить ее, Егор начал разговаривать сам с собой, чего никогда в жизни не делал. Современная психология считает беседу с собой патологией. Внутренний диалог свидетельствует о разладе психической жизни индивида. В норме человек должен мысленно говорить с другглом, а не с самим собой. Неволя и блокировка чипа разрушали разум Егора, медленно, но верно погружая его в пучину безумия. Единственным плюсом блокировки оказалось прекращение пытки новостями. Но сейчас Егор был бы рад и им, и чему угодно ― лишь бы проклятая тишина рассеялась.

Он ждал допросов еще и потому, что не чувствовал за собой никакой вины. Он ничего не знал о покушении. Оно стало для него, как и для миллионов болельщиков, кошмарным сюрпризом. Каждый вызов к следователю воспринимался Егором очередным шагом к свободе. Он старался не суетиться и держался с достоинством, чтобы приводимые свидетельства выглядели не жалкими оправданиями, но вескими свидетельствами его полной невиновности. Казалось, еще один допрос ― и все выяснится, настоящие преступники будут пойманы и Егора с извинениями выпустят на волю. Пока этого не произошло, но он верил, что следующий допрос непременно станет последним. Его отчим Корвацкий, должно быть, суетится сейчас, задействовав все свои связи. Егор не сомневался, что особождение ― дело ближайших часов, максимум суток.