Владимир Бабкин - Меж двух Царей

Когда дверь открылась, на Милюкова сразу уставилось несколько десятков напряженных глаз, которые пытались прочесть на его лице какую-то новость, которую мог он узнать за пределами дворца.

— Есть какие-то новости? — быстро спросил князь Львов.

— Увы, господа, я в таком же неведении, как и вы. — Милюков покачал головой и тихо направился к своему месту за столом.

Замершие было заседатели, утратив интерес к Павлу Ивановичу, вновь вернулись к своему томительному занятию, и зал вновь превратился в разновидность растревоженного улья.

Милюков сумрачно смотрел на хорохорящихся членов вновь созванного Временного Комитета Государственной Думы и членов нового правительства, и ловил себя на мысли, что за последние часы он лишь укрепился в желании оказаться отсюда как можно дальше. И уж точно вернулся он сюда зря.

Первым тревожным звоночком стал для него внезапный отказ Шульгина прибыть на заседание ВКГД, сославшегося на плохое самочувствие. Это известие обеспокоило Павла Николаевича, но все же ни к каким решительным действиям не побудило.

Вторым (и главным) моментом, рушащим все предприятие, было сообщение о том, что Михаила захватить в Зимнем дворце не удалось и где он — неизвестно. И хотя генерал Крымов уверял депутатов в том, что фактически Михаил низложен и в данный момент его обнаружение во дворце лишь вопрос времени, это обстоятельство очень испугало собравшихся. Да так испугало, что начали раздаваться голоса о том, что хорошо бы данное историческое заседание перенести на утро, в виду позднего времени и всеобщей усталости.

Всеобщего испуга добавило последующее сообщение о том, что Таврический и Зимний дворцы остались без телефонной связи, а телеграммы больше не принимаются. Это значило, что Глобачев принял сторону Михаила и принимает меры по противодействию мятежу. А бывший начальник петроградского охранного отделения вовсе не слыл человеком глупым и легкомысленным, не видящим тенденций момента и текущей ситуации. А значит, он что-то такое знает, о чем не в курсе в Таврическом дворце.

Кроме того, очень настораживал тот факт, что ненавистный многими Петросовет, неожиданно свернул всю свою деятельность в Таврическом дворце и спешно перешел на нелегальное положение, обрывая связи и вообще рубя все концы.

Ну, а продолжающаяся, точнее усиливающаяся в стороне Дворцовой площади перестрелка говорила о том, что ничего еще не кончилось впереди все то, что в театральных постановках именуют кульминацией.

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

— Что ж, князь, я вас выслушал и очень надеюсь, что вы ничего не забыли и ничего не напутали, ведь от вашей памяти и сообразительности зависит очень многое. Например, ваша собственная жизнь, судьба вашей семьи и всего вашего рода. Я готов простить заблудших и раскаявшихся, но тех, кто рискнет обмануть меня или пренебречь чудом Высочайшего прощения ждет крайне печальная судьба. Помните об этом. До суда побудете под домашним арестом. Я надеюсь, что на судебном процессе вы подтвердите под присягой все, что мне сейчас рассказали. После чего я позволю вам выйти в отставку с мундиром и пенсией по состоянию здоровья. Идите, полковник.

Бледный князь Аргутинский-Долгоруков откланялся и вышел на деревянных ногах, сопровождаемый солдатами конвоя. В дверном проеме тут же возник штабс-капитан Браун и осведомился о том, будут ли распоряжения. Я повелел обеспечить тройную охрану князя и сообщил Брауну, что тот отвечает за безопасность князя собственной головой. Тот козырнул и испарился, а я же погрузился в думы тяжкие и безрадостные.

А чему радоваться? Вот как мне разгрести эти Авгиевы конюшни предательства, если за последние годы неучастие высших сановников и генералов в каких-нибудь заговорах и интригах было практически уже каким-то признаком дурного тона? О чем можно рассуждать, если в столичных светских салонах разговоры о новом заговоре обсуждались так, словно это не государственная измена, а очередная интрижка на стороне известного в свету ловеласа? Ну, да, пикантно, слегка неприлично, но очень романтично и интересно!

Был ли хоть один генерал или сановник, который хотя бы не присутствовал при подобном разговоре? Присутствовал и, не то что не доложил куда следует, но и даже не возмутился? Даже не знаю. Ведь отказ от участия в конкретном заговоре нередко вовсе не означал какой-то особенной принципиальности и патриотизма, а мог лишь свидетельствовать о том, что данный персонаж участвует в другом заговоре или принадлежит к другой партии.