Владимир Бабкин - Меж двух Царей

— Доложите обстановку! — крикнул Ходнев Сафонову.

— Смею доложить, ваше превосходительство, что дела наши настолько плохи, что впору удивляться, что мы еще живы! — улыбка на перемазанном лице штабс-капитана, впрочем, говорила о том, что руки тот еще не готов опускать и все еще старается держаться бодрячком. — Думаю, что не пройдет и четверти часа, как начнется генеральный штурм. Нам срочно нужны еще люди и хорошо бы еще пару пулеметов! И это хорошо еще, что у мятежников нет пока артиллерии!

— Типун вам на язык, штабс-капитан! Добро! Постараюсь выкроить! — прокричал Ходнев, прекрасно понимая, что снимать-то людей фактически больше неоткуда и надежда лишь на то, что успеют подойти юнкера Николаевского кавалерийского училища и ударят в тыл мятежникам на этом участке. Других надежд у генерала Ходнева уже не было, поскольку их оборона была растянута до предела, было много убитых и раненных, да и несколько пулеметов уже вышли из строя ввиду усиленной стрельбы и перегрева стволов.

Тут к генералу подбежал его денщик Яков Майзаков и протянул сложенный лист бумаги.

— Ваше превосходительство, насилу сыскал вас. Генерал Батюшин искал вас и велел срочно вам передать, если я найду первый…

Ходнев спешно развернул записку.

ПЕТРОГРАД. КАЗАРМЫ ПРЕОБРАЖЕНСКОГО ПОЛКА. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

— Князь, вы меня очень обяжете, если прекратите запирательство и со всей возможной откровенностью расскажете мне о заговоре и о своем участии в нем.

Я холодно смотрел на полковника князя Аргутинского-Долгорукова, который под моим взглядом окончательно поник и как-то даже сжался, словно кролик, завидевший удава. И рад бы стремглав бежать, но понимает, что все пропало, вариантов нет, а есть только гибель. Понимает, но хорохорится из последних сил, пытаясь убедить себя, что если сделать вид, что все хорошо, если закрыть очи и спрятаться под одеялом, то минует его беда, отведет свои страшные гипнотизирующие глаза удав, и снова он станет скакать по зеленой лужайке и будет все чудесно.

Не будет.

— Итак, князь? — спрашиваю я с видимым раздражением, — Не заставляйте меня ждать.

Аргутинский-Долгоруков верноподданнически выпятил глаза и заблеял:

— Ваше Императорское Величество, не ведаю я ничего! Оговорили меня враги и завистники, напраслину навели, а я, Ваше Императорское Величество, всегда был, есть и буду, верным слугой Престола Всероссийского, и я, и предки, и дети мои, всегда и во всем…

Князь продолжал горячо лепетать, но я его уже не слушал. Его оправдания меня не интересовали, а делиться информацией он явно не спешил, очевидно, полагая, что еще не все потеряно и позапиравшись некоторое время а, возможно, даже посидев немного в какой-нибудь Петропавловской крепости, он выйдет сухим из воды при любом раскладе, кто бы ни оказался на Престоле в результате. Именно такую стратегию поведения на допросе он выбрал и четко ее придерживался, что называется, включив дурачка и уйдя в несознанку.

Но, к несчастью для князя, это был не допрос, а я был не следователь, и доказывать мне никому ничего не нужно было. Собственно желание побеседовать с Аргутинским-Долгоруковым возникло у меня ввиду некоторой организационной паузы, когда мое личное вмешательство лишь мешало бы процессу. Кутепов полным ходом взялся руководить военным округом, двигая войска, организовывая подкрепления и отдавая различные приказы с распоряжениями. Генерал Маннергейм спешно формировал хотя бы видимость дивизии из разрозненных рот Преображенского и Павловского запасных полков Лейб-гвардии, готовясь выдвинуться на помощь осажденному Главному Штабу. И в этих вопросах вовсе не требовалось Высочайшего присутствия и глубокомысленного многозначительного надувания щек.

Не желая быть пятым колесом в телеге, которым обычно и является любое высокое начальство среди занятых реальным делом людей, я, в то же самое время, не страдал той щепетильностью, которая, вероятно, полагалась бы мне по происхождению и положению. Впрочем, тот же Петр Первый ярко продемонстрировал, что и Императоры вполне могут себе позволить Высочайший допрос с дыбой, да головы мятежникам могут при необходимости рубануть собственноручно.

Именно поэтому я затребовал от штабс-капитана Брауна доставить пред мои ясны очи князя Аргутинского-Долгорукова, рассчитывая некоторым образом повторить мои прошлые душеспасительные беседы, которые ранее вернули верноподданнические чувства Лукомскому и тому же добрейшему моему дядюшке Сергею Александровичу. Да и вообще возникло острое желание препарировать данный экземпляр, раз уж представилась такая возможность. Высочайше препарировать не отдавая все на откуп всяким трибуналам и следователям. И пусть дыба не входила в мои планы беседы (оставим этот чудный инструмент моим царственным предшественниками типа Петра Великого), но не входила она в мои планы, как я уже сказал, вовсе не из-за моей цивилизованности и прочего гуманизма. Просто не верил я в эффективность такого метода в данной ситуации. Да и методов экспресс-допроса я знаю поболее, чем просто дыба.