Владимир Бабкин - Меж двух Царей

Например, доброе слово.

Дождавшись паузы в нескончаемом потоке верноподданнических причитаний и жалоб, я, наконец, двинул вперед свое "доброе слово".

— Князь, вы меня утомляете.

Аргутинский-Долгоруков, сбившись на полуслове, замолк и часто заморгал, явно не зная как поступить в такой ситуации. Что ж, внесем ясность.

— Возможно, вы, князь, еще не осознали, что собственно происходит. Это не допрос и я не следователь. При отстранении вас от командования, вам было выдвинуто ряд тяжелых обвинений. Но, возможно, возможно, — повторил я, подчеркивая это слово, — я не совсем разобрался в ситуации и не понял двигавших вами мотивов. Вывод о вашем участии в заговоре, возможно, строится на неверном предположении, что вы, князь, являетесь активным заговорщиком, замыслившим мятеж против своего Государя…

Полковник усиленно замотал головой, не решаясь, впрочем, перебивать Императора словами.

— …но ведь, могло и так случиться, что вы лишь втирались в доверие к мятежникам, собираясь, как и положено верному подданному, сообщить о заговоре и заговорщиках своему Государю. А в этом случае, ваша вина лишь в том, что вы не донесли о мятеже вовремя. Но ведь вы хотели, не так ли князь?

Тот замер, не решаясь сделать следующий шаг, и тоска в его глазах говорила без слов о том, что он прекрасно понимает всю отчаянность сложившегося положения. Придется замеревшую фигуру подтолкнуть, ибо некогда мне церемонии разводить. В конце концов, я тут не психоаналитик и оплата у меня не почасовая.

— Впрочем, вероятно у меня сложилось превратное мнение о ваших намерениях, и я зря потратил на вас время. А время Императора, это, мой дорогой князь, самое дорогое время на просторах нашей благословенной Империи. Так что удешевим процесс, ведь целая бригада следователей и прочих мастеров развязывать языки явно обойдется России значительно дешевле. Посему, прощайте, князь. Приятного вам допроса.

Я встал, но тут Аргутинский-Долгоруков буквально сполз на колени и затараторил, выпучив от ужаса глаза:

— Государь! Я все, все скажу, Государь! Ваше Императорское Величество, не велите казнить, я все что знаю — расскажу, никакую вину не утаю, все как есть скажу!

Усаживаюсь в кресло и устало гляжу на молящего полковника.

— Что ж, князь, вот вы и отняли еще минуту у самого занятого человека в России. Но я вам даю кредит еще на пять минут, за которые вы должны доказать, что ваши показания будут достаточно ценны, для того, чтобы я не пожалел о потраченном на вас времени…

ПЕТРОГРАД. ТАВРИЧЕСКИЙ ДВОРЕЦ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Ночь.

Томительно тянулись минуты, с большим трудом скапливавшиеся вместе нехотя прибавляясь одна к другой. Тяжелые минуты, с буквально ощущаемым надрывом, сливались в час, затем во второй, в третий…

Тягостная атмосфера буквально пропитала весь Таврический дворец. В гулкой тишине коридоров, в пустоте темных залов и даже в затемненном закутке гардеробной — всюду разлилось вязкое болото скрываемого от других страха, иногда маскируемого демонстративной бравадой, однако, чаще всего, сил у пребывавших во дворце не хватало даже на подобную демонстрацию.

Порфирий Матвеевич за долгие годы службы гардеробщиком повидал в Таврическом дворце всякое. Были и торжественные заседания, и светские балы, и праздники. Был и траур. Всяких людей видел старый служака, но, пожалуй, никогда он еще не видел такого отчаяния, которое наполнило дворец этой ночью. Даже в дни недавней смуты и революционного разброда, не довелось ему становиться свидетелем подобного накапливающегося ужаса в глазах тех, кого еще вчера полагалось считать образцом удачливости и успешности, мерилом собственного достоинства и демонстрацией значимости.

Он смотрел в согбенную фигуру удалявшегося по коридору Милюкова, но лишь дождавшись, когда тот скроется из поля зрения, позволил себе тихо крякнуть.

— От оно какая жизть-то настала. — пробурчал старик едва слышно, покачав головой. — Разве ж так оно должно быть-то? Деют не приведи Господь что, а потом маются с революциями-то своими, прости Господи!

Милюков же тем временем уже подходил к залу, где вот уже который час заседали члены Временного Комитета Государственной Думы. Впрочем, слово "заседали" в данном случае скорее было синонимом не делового совещания или собрания, а томительного сидячего ожидания событий.

Хотя, как Милюков увидел, войдя в зал, сидели далеко не все, а если и сидели, то далеко не всегда на стульях и в креслах — многие, словно какие-то гимназисты, а не уважаемые парламентарии, сидели на подоконниках или подскакивали в нервном напряжении, то вставая, то снова усаживаясь, но лишь для того, чтобы через пару минут вновь вскочить и бесцельно побродить словно хаотически движущийся резиновый мячик.