Виталий Каплан: И силуэт совиный

Картинка медленно погасла. И тут я всё это вспомнил. Будто сняли с памяти защитную плёнку. Да, всё так и было. Это не кто-то вселился в моё тело и управлял моим языком – это действительно я сам…

– Проявилось? – искоса, с облучка, взглянул на меня Дед. – Да, не самые приятные моменты. Но деваться тебе и впрямь было некуда…

– Дед, – осторожно спросил я. – Но ведь это ж и в самом деле грех! Ты ж священник, ты в сто раз лучше меня знаешь. Я ж не в беспамятстве был…

– Грех был бы, если бы ты сделал это от отчаяния, от отвращения к жизни, от ненависти к Богу, – строго возразил Дед. – Я тебе сто раз твердил: всегда смотри на мотив. Важно не столько то, что человек сделал, сколько зачем он это сделал. Да, по форме это было самоубийство, а по сути – нет большей любви, как если кто жизнь свою положит за други своя. Так что не грызи себя. Этого греха на тебе нет. Другие – есть, и ты их увидишь. Но не ужасайся, всё это здесь лечится. Это небо такое… целебное.

– Дед, – снова позвал его я. – А что теперь будет с Леной и Кирюшкой? Иван Лукич на них не отыграется?

– А вот сам и узнай, – не оборачиваясь, ответил Дед. – Пользуйся привычным интерфейсом.

Я поднёс к глазам комм. Экран вновь засветился, и появились там бревенчатые стены, заиндевевшее окно, тусклый огонёк лампады в углу, иконы. Дышала смолистым теплом печка – я и это чувствовал. На кровати – старинной, с пружинистой сеткой, сидел, закутавшись по пояс в зелёное одеяло, Кирюшка.

– Папа! – позвал он. – Ты мне снишься, да? А я знал, что ты приснишься, мне этот старичок сказал… ну который увёл меня оттуда. А, ты ж ещё не знаешь. Прикинь, папа, я в приюте этом занюханном ночью в туалет пошёл, в конце коридора там. А как вышел оттуда, вдруг рядом старичок какой-то стоит. Ну, не совсем уж древний, но лысенький, в морщинах. Я испугался сперва, а потом чувствую – его бояться не надо. Ну и он говорит мне: пошли, Кирилл, мама тебя ждёт уже. А я даже не спросил, куда пойдём-то, и кто он такой вообще. Знаешь, как-то сразу поверил ему. Он меня за плечо обнял и, прикинь, мы с ним прямо в стенку вошли! Может, там дверца была незаметная, но я этого как-то не отразил. А там дальше, за стенкой, ты не поверишь, самое настоящее лето! Поле такое от края до края, кузнечики звенят, солнце жарит. Я запарился даже, хотя почти раздетый был. И вот мы с ним так шли-шли, долго, и он говорил мне что-то, только я почти всё забыл… но про тебя запомнил, что ты приснишься… А потом как-то получилось, что опять зима, и мы в этой избе, тут натоплено, и мама ужин приготовила. Она сейчас спит, так что я тихонько, чтобы не разбудить её. То есть это она сейчас спит, а вечером не спала, ждала. И старичок ей говорит: «Ну вот видишь, раба Божия Елена, я тебя не обманул. Поживёте пока здесь, в убежище, а дальше видно будет. Люди здесь душевные, тоже настрадавшиеся. Помогут во всём». Мама тогда про тебя спросила, когда ты к нам, а старичок ничего ей не ответил. Улыбнулся только, но грустно как-то улыбнулся, и сказал нам, чтоб мы за тебя молились. И ушёл, дверь открыл и на мороз прямо. Мама за ним кинулась, но здесь же не как в городе, фонарей нет, темно как у негра… ну ты понял. Короче, она его звала-звала, но не дозвалась. Ну мы поужинали и спать легли, и я всё стал ждать, когда ты приснишься. Ну и вот ты приснился. Знаешь, папа, я почему-то думаю, что ты сюда не придёшь… мне кажется, ты умер. Не случайно же этот старичок так улыбнулся. Помнишь, когда я был маленький и умерла тётя Люся, я тебя спрашивал, когда она придёт, а ты вот точно так же улыбнулся и ничего не сказал. А ты меня сейчас видишь? Ты можешь сказать, где ты?

Горло мне сдавило, и я тихо-тихо прошептал в мембрану:

– Кирюшка, родной… это правда… Но со мной всё хорошо будет, и с вами тоже… Может, получится ещё связаться… Ты запомни свой сон и маме расскажи. Я знаю, она будет плакать, но всё равно ведь узнает. И мы встретимся потом. Наверное, очень нескоро, но зато уже насовсем. И прадедушка тебе привет передаёт, он тут, рядом.

И тут экран погас.

– Нельзя слишком долго, – пояснил Дед. – Всё-таки мы ж от них слишком далеко, связь рвётся. Но ты главное услышал и главное сказал. Сибирское убежище – это реально, Саня. Дотуда никакие Лукичи не достанут.

Вот уж точно по тексту, – отчётливо понял я. Чего не потеряешь, того, брат, не найдёшь.

Некоторое время мы ехали молча – ну, если не считать цоканья копыт. Наши кони – да, те самые Журавль и Синица, шли ходкой рысью. Лёгкая бричка с двумя седоками ничуть их не обременяла.