Василий Криптонов - Потерявшие судьбу

— Я знал, что ты придешь, и для тебя играл, — произнес мальчик.

Арека потупила взгляд, не зная, что ответить на такое заявление.

— А мне показалось утром, что ты меня презираешь…

— Так и было утром.

Непреклонная честность ответа неприятно царапнула сердце.

— А что изменилось?

Мальчик с улыбкой осматривал свирель, поглаживая ее пальцами.

— Ты показала мне себя, и я тебя увидел. Я не слепой и никогда им не был. Я не менял дар видеть на бессмертье, как сделала моя сестра.

Речь мальчика звучала не так, как днем — ритмично, монотонно, и Арека тряхнула головой, отгоняя пелену сонного морока, наведенного ее звучанием.

— Твоя сестра — вампир?

Мальчик наклонил голову в знак согласия.

— Я видел все. И вместе мы могли дождаться восхода. Но она не верила моим словам. Клялась, что спасет меня… Но я-то видел, впереди — огонь.

Последнее слово он произнес резко, бросив пронзительный взгляд на Ареку. Горящие дома в Сатвире проскользнули в памяти, не оставив следа. Вместо них задержался объятый пламенем портрет принцессы Ирабиль.

— Бывают люди — как тучи на небе, — продолжал Мальчик. — Их ветер несет, хмурые, черные. Но в просветах сияют люди, как звезды, они лишь и могут сиять.

«Кто же ты?» — слова эти остались невысказанными, но гремели в тишине, в его взгляде, в его улыбке.

— Я не умею сиять, — прошептала Арека.

Мальчик поднес к губам свирель и легонько подул, будто пробуя звук. Ареке вдруг захотелось сбежать. Рядом с этим хромым музыкантом она отчего-то чувствовала себя горстью праха, а не человеком.

— Есть тот, для которого твой тихий свет загорится, как тысяча солнц. Но это не тот, которого ждешь. Тот выбрал гореть, разогнав темноту, как я, как она, как другие. Но только не ты, но только не тот, что однажды придет и поднимет тебя из развалин.

Когда мальчик закончил говорить, будто две звездочки погасли у него в глазах. Наваждение рассеялось, и Арека нашла силы улыбнуться.

— Да кому я нужна?

— Мне, — просто ответил Мальчик. — Ему. И тысячам тех, что будут славить твое имя вечность.

И, предупреждая расспросы, он заиграл совсем другую мелодию, теперь не для молчаливых слушателей, но только для нее. Все слилось в этой мелодии: и беззаботное детство, и глупая влюбленность, которую Эрлот раздул в иссушающую душу страсть, и нелепая надменность, и непреклонная служанка Акра, и тот вечер, когда она, стоя на вершине башни, смотрела вниз, и ревущий в ушах ветер, и удар — сильный, но отчего-то не смертельный. Как наяву услышала Арека крик, в котором Атсама спрятала за яростью страх: «Тебе-то чего не хватает?»

А мелодия понеслась дальше. Сквозь странную, неправильную дружбу и вплоть до сегодняшнего прозрения. Арека закрыла лицо руками, но не сумела сдержать слез.

Отголоски мелодии все таяли в звенящем тишиной ночном воздухе, когда Арека ощутила легкое прикосновение к плечу.

— Хорошие слезы, — прошептал Мальчик. — Однажды они потушат пожары и омоют раны. Плачь чаще. Об одном лишь прошу.

Арека, вытерев глаза рукавом платья, посмотрела на мальчика.

— Не плачь, когда меня не станет.

Люди в трущобах шарахались от одиноко бредущей фигуры в белом плаще. Затыкали рты и носы, старались обойти по широкой дуге. Ведь всем известно, что в белое облачаются больные скорбной болезнью.

Двигаясь явно незнакомыми закоулками, фигура то и дело останавливалась, вертела головой, невидимой под белым капюшоном. Пыталась обратиться за помощью, но никто не спешил помогать прискорбнику. Зато удалось наслушаться обрывков разговоров.

Люди в трущобах болтали без умолку. Некоторые, из тех, что старались вести честную жизнь, несмотря на пожирающую душу бедность, радостно смеялись и прославляли князя Торатиса, в одну ночь истребившего опостылевшую власть Алой Реки.

«Они ведь и ко мне приходили, — слышалось из окна покосившейся хибары. — Да-да, представь, сам Преосвященство. Детей выкупить хотел. Я уж его послал повежливей, а он пригрозил, что скоро милостыню просить пойду. Сучий сын. И правда ведь, начальник давай придираться сразу, да покрикивать, того гляди уволит. Это что! Вот парень один живет, по девятой улице, так его три дня колотили, пока бумагу на сына не написал. И все, и до свидания».

Но были и другие. Те, что жили грабежами и кражами, убийцы и насильники, отвернувшиеся от Солнца, вполголоса обсуждали новый приказ, с утра разнесенный глашатаями. Отныне запрещена вера в Алую Реку. Отныне каждый, разрезавший ладонь над чашей, подлежит убийству на месте, без суда. Этих было мало, и говорили они тихо, но слова их звучали более веско.