Наринэ Абгарян - Вальс в четыре руки

Осоловевший от длительного напряжения звукотехник смотрел на трибуну с деловито журчащим оратором. Изредка речь министерского чиновника прерывалась аплодисментами — в эти моменты Серегин чувствовал некоторое дисциплинарное послабление: он торопливо вытирал влажный лоб и обмахивал себя листками со сценарием торжественного вечера. В один из таких перерывов Серегин заметил, что на сцену поднимаются прокопченные туркменским солнцем, чрезвычайно серьезные и смущенные хлопкоробы. «Ага, — подумал он, — сейчас будут награждения».

— ...орденом награждается бригадир упаковочно-сортировочной бригады совхоза «Коммунист Туркмении» Джумагулы Довлетгельдыев! Поприветствуем, товарищи!..

— Серегин! — Серегин обернулся на грозный, из-за двери, шепот Гольдштейна. — Серегин, ты это, давай внимательно следи, не забудь потом включить фонограмму!

— Чего?

— Фонограмму, говорю, Серегин, фонограмму не забудь. Включить. Понял?

— Понял! — сказал Серегин, отекший от долгого сидения, истерзанный жарой и злостным кримпленом, потерявший волю и логику, откликающийся лишь на голосовые команды. — Понял! — сказал Серегин и, повинуясь необъяснимому порыву послушания, включил фонограмму.

«Увезу тебя я в тундру, увезу к седыыым снегаааам!» — оповестил изумленную публику невидимый глазу Кола Бельды...

Услышав звуки родной песни, Володя Шапочкин пробудился, подхватил мохнатое копье и уверенно поскакал по намеченной ранее траектории. Вслед за грациозно убегающим на сцену выводящим потянулись и остальные нанайцы с бубнами и копьями. Примерно на шестом метре пути Володя Шапочкин обнаружил, что сцена как-то необычайно густо декорирована кумачовым президиумом, трибуной, пионерами с цветами и прочим народом, среди которого особо выделялся окаменевший от неожиданности свеженагражденный Джумагулы Довлетгельдыев.

— Ёп! — подумал Шапочкин, с тревогой оглядываясь на безмятежных своих товарищей. Возвращаться было поздно.

И в этот момент ужас содеянного дошел до серегинского помутившегося разума, в связи с чем Серегин оборвал Вельду на словах «Мы поедем, мы помчи...». В наступившей морозной тишине по-зимнему экипированные оленеводы продолжали свой молчаливый путь через сцену. Достигнув левой кулисы, Шапочкин упал на грудь ошарашенной певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, которую, со своей стороны, подпирал баяном умирающий от смеха Сева Петров. Довольно скоро в левую кулису прибыл весь сплоченный отряд нанайцев, включая замыкавшего цепочку Петюню Сычева. Петюня поперся на сцену уже безо всякой музыки, чисто за компанию, как это вообще было свойственно Петюне.

Вихреобразное появление оленеводов, конечно, несколько смяло процедуру награждения. Тем не менее, преодолев первичное потрясение, высокое начальство все же завершило свою миссию и очистило сцену для певицы Гурбангюль Аннадурдыевой, открывавшей праздничный концерт.

— «Туркмения — родина моя!» — сделал любопытное заявление Ефим Давидович Гольдштейн на правах конферансье. — За баяном — Всеволод Петров! («Боже мой, — подумал Гольдштейн, — что я говорю?!»)

Большой зал Дворца культуры им. В. И. Ленина наполнился эпическим баянным вступлением и сдавленным стоном категорически вышедшего из строя Севы Петрова.

В это время раскисший от хохота тундряной коллектив переходил, постукивая копьями, по темному закулисью на исходную правофланговую позицию. Лица нанайцев расплылись от потекшего грима, настроение было боевое, но нерабочее.

— Девочки, девочки, ну-ка, собрались! — призывал к порядку Володя Шапочкин.

— Г-г-гышшы-шы-шы-шы, — шуршали в ответ нанайские девочки. — Вовик! Зы-зы-за тобой — х-хы-хоть на край света!

Несчастнейший из людей, звукотехник Серегин, лишь минуту назад отошедший от тяжелого шока, моргливо глядел на белого в гневе Фиму Гольдштейна.

— Серегин! Шо ж ты творишь-то, Серегин? Совсем обалдел? Очнись! Слушай внимательно! Сейчас

Гурбангюль допоет, уйдет, и ты, Серегин, включишь фонограмму! Ты понял? Допоет, уйдет, включишь!

Все осознавший, раскаявшийся, готовый искупить Серегин положил палец на клавишу магнитофона.

Хореографический ансамбль «Народные ритмы» поднял бубны, оправил шкуры, встал на изготовку.

— Танцевальная композиция «Увезу тебя я в тундру!», — выкрикнул Гольдштейн резиновым голосом.

Звукотехник Серегин нажал магнитофонную клавишу. «...мся на оленях утром ранним, — как ни в чем не бывало продолжил прерванную песню Кола Бельды, — и отчаянно ворвемся прямо в снежную зарю-юуу!» Звукотехник Серегин, разволновавшись, забыл перемотать пленку.