Хайнер Мюллер - Филоктет

Неоптолем, ты далеко не первый,
Кто против воли должен поступать.
Мы тоже через это все прошли.
Отец твой в платье женское залез,
А я, под маской странника-купца
Проникнув во дворец, его заставил,
Себя не выдав ни единым взглядом,
Одежду эту снять. Я разложил
Свои товары: утварь и оружье.
Себя он выдал, испугавшись прялок
И радостно оружие схватив.
А я? Меня же самого вожди
В войну втянули, как я ни хитрил.
Я притворялся полным дураком:
Я шел за плугом, в землю соль бросая,
Волов в ярме начальством величал,
Не узнавал в лицо знакомых старых.
Они же, вырвав сына у жены,
На борозду под плуг его швырнули,
И я едва успел сдержать упряжку,
Копыт четыре пары удержать,
Чтоб не удобрить дорогою кровью
Испорченную солью борозду.
Так здравый смысл перехитрил меня,
И не осталось мне пути из долга.
Ну, хватит. Хочешь, на колени стану?

Будь я троянцем – сладок был бы долг.
Твои колени пыль уж целовали.
Отец видал тебя, видал вождей
Коленопреклоненными пред ним.
Ведь гнев отца войну остановил,
Когда вы первую его победу
Присвоили, лишив героя славы.

Он оскорблен был дележом добычи.
Но твой отец был поумней, чем сын.
Он понимал, что мы, целуя пыль,
Считаем камни, что его ждет смерть,
Коль даст он волю гневу, коль отдаст
Свой меч росе. Я, на коленях стоя,
Твою спасаю жизнь, Неоптолем

Вон твой улов. Он все еще хромает.
Не надо, чтоб он видел вместе нас.
Не то умрешь, моей не выпив крови.

Похож на зверя – не на человека,
И туча черных коршунов над ним.

Ты бойся лука у него в руках,
Пока не поплывет он с нами к Трое,
По доброй воле – иль в цепях, как раб.
А там Асклепий-врач его излечит,
Чтоб сам тогда помог он излечить
Ту рану, из которой уж давно
Рекою льется двух народов кровь,
Чтоб от зловонья слишком долгой битвы
Зловонный Филоктет избавил нас.
Его несчастья бойся больше лука,
Не видя раны, исцелишь ее,
Не слыша стонов, ты умеришь стоны.
В твоих теперь руках судьба всего,
А я могу при этом лишь молиться
Гермесу, чтоб помог тебе схитрить,
И чтобы помогла тебе Афина,
Что рождена из Зевса головы.

Живой на этом на мертвом берегу,
И ходит прямо, как когда-то я
В иной стране на двух ногах здоровых.
Ты кто, двуногий? Человек? Зверь? Грек?
А если грек, то быть им перестанешь.
Беги ты хоть на тыще ног со страху –
Моя стрела догонит.

Брось свой меч.

Каким ты языком учился лгать?
Какого ты помета, пес паршивый?
Худым иль добрым ветром твой корабль
Забросило на каменистый берег?
Его же все суда кругом обходят
С тех пор, как я не отвожу от моря
Усталых глаз и нет удачи мне.
Я одинок на острове моем.
Лишь туча коршунов мне застит небо
И терпеливо ждет, пока я сдохну
Иль поплыву к останкам корабля,
Чтоб отобрать у рыб мои останки.
Я вижу, носишь ты одежду греков,
А в платье грека может грек торчать.
А может быть, убил ты грека, друг?
Коль грека ты своей рукой зарезал,
То другом я тебя назвать готов.
Ведь всякий грек достоин лютой смерти,
И если ты меня пошлешь к теням,
Ты будешь прав: я грек и стою смерти.
И сам я буду прав, тебя убив,
Зарезав грека в греческой одежде.
Ведь это греки бросили меня
На красный камень средь соленых вод.
Я ранен был на службе делу греков
И не годился к службе из-за раны.
И греки это видели и знали –
Никто из них не протянул руки.
Изгнанья шторм меня нагим оставил,
Он сделал из меня зловонный труп –
Труп, что с могилы кормится своей.
Но места всем в моей могиле хватит.
Ответь, пока я правду не узнал
В твоем предсмертном крике: кто ты? грек?
Молчанье – знак согласья. Лук натянут.
Умри же. Падаль коршуны сожрут.
Закуской ты моей послужишь пище,
Пока я пищей коршунов не стал.

Ты грубым словом привечаешь гостя,
Лук натянув, голодному скитальцу
Ты грубое готовишь угощенье,
Постель готовишь гостю в чреве птиц.
Знай я, что здесь стрелой гостей встречают
И потчуют стервятников их мясом,
Я повернул бы в море свой корабль.
Оно гостеприимнее, чем ты.
Хозяйничай на острове своем,
Таком же диком, как его хозяин.