Антоний Оссендовский - Ленин

– Кто мечом воюет, от меча погибнет! – ответил Григорий, встряхнув плечами.

За стеной кот-то начал свистеть и немного погодя запел высоким тенором:

Красную площадь освещали рефлекторы. Белые стены Кремля, как бы поднявшиеся изо льда, изломанные, зубчатые, маячили как гривастая волна замерзшего моря. На небе, звездном, пропитанном заревом от уличных фонарей, замерли в постоянном бодрствовании разбухшие округлые купола Собора Святого Василия. Маленькие и большие – застывшие, словно мертвые головы, посаженные на колы, с безжизненным равнодушием смотрели вниз, где в белых лучах электрических фонарей бурлила крикливая, своевольная, дикая толпа.

Вырывались неведомые, кощунственные голоса, чуждые этой теплой, весенней трогательной ночи. Музыка плыла шумным, широким потоком, висела над городом, вырываясь из освещенных театров, кино и ресторанов.

Приближалась полночь.

Таинственный час, когда испокон веков русский народ, забывая о никогда не преходящих невзгодах и муках, возносил молитвы к Спасителю Мира. Замученный людьми, воскрес Он когда-то в этот час и взошел в сияющее царство своего небесного отца.

Тихая, погруженная в раздумье, взволнованная очарованием воспоминаний, испытывающая любовь Божью, ночь…

Что ее сейчас омрачало? Кто наполнял ее гомоном, скрежетом, крикливой суматохой, вихрем срывающихся богохульственных похабных восклицаний, бравурной музыкой, диким смехом, безумным проклятьем?

Сквозь толпу двинулось шествие безбожников, посланных Красным Кремлем. Во главе шагали люди, несущие большой портрет Владимира Ленина, окруженный пурпурными знаменами, а за ним, напевая Интернационал и задорные похабные песенки, тянулась длинная змея людей с бесстыдными лицами и – несмотря на дерзкие, веселые слова – угрюмых, похожих на приговоренных, ведомых к месту расстрела. Не знали, что в эту ночь Воскресения сына Божьего, сделали они еще один шаг к Голгофе бесчестия.

В толпе, прыгая и неистовствуя, кружились фигуры, переодетые в Бога, в белых одеяниях, с длинными седыми волосами и бородами; в Христа, сидящего на осле лицом к хвосту; в апостолов, несущих в руках большие бутылки с надписями «святой опиум», «благословенная водка», «чудесный яд». За ними в бесстыдных кривляниях, ужимках и плясках метались мужчины и женщины в цветных одеждах, с надписями на груди «Святой Николай», «Алексей – человек Божий», «Святой Александр», «Святой Григорий Распутин», «Святая Мария», «Святая Екатерина»…

Подростки ехали верхом на крестах, покрытых омерзительными надписями; бесстыдные, разнузданные уличные девки обнажались, орали ужасно и среди взрывов смеха бросали громко жуткие богохульства.

Шествие обогнуло собор и направилось к Иверским воротам.

Толпа шла, не снимая шапок и крича все громче, прямо-таки крик этот перешел в стонущее вытье, может, грешное, глумливое, может, жуткое, отчаянное…

Улица Арбат. Фотография. Конец XIX века

Какая-то женщина подняла руки к чудесной иконе Богородицы и начала визжать срывающимся от бешенства или страха голосом:

– Если можешь, если существуешь – покарай нас, покарай!

– Го! Го! Го! – выл сброд угрюмо, жалобно…

В предместьях, куда не добиралась безумствующая толпа безбожников, происходили другие вещи.

Братья Болдыревы быстрым шагом шли в сторону церкви, стоящей на старом кладбище. Темные силуэты, выделяющиеся в сумерках неосвещенных улиц и убогих переулков, устремлялись в дальние районы, где стояла древняя церковь, уцелевшая в революционных битвах. Набожные протискивались в главный неф просторного святилища, другие спускались по каменным ступеням к нижнему храму, размещающемуся в подвалах церкви.

Рабочие с женами и детьми; крестьяне, которых праздник застал в столице; бездомные бедняки, нищенствующие старухи, интеллигенты в обветшалой одежде, почти босые, стояли тесной толпой. Радостные, умиленные, прояснившиеся лица; глаза, всматривающиеся в освещенные иконы, в блески, бегающие по бронзе и позолоте ворот, укрывающих алтарь; дрожащие губы, шепчущие слова молитвы; руки, творящие знак креста и сжимающие зажженные свечи. Над морем голов плыли небесные, ароматные струи ладана, а выше, под куполом, скрывался непроницаемый мрак.