Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Сидели себе пассажиры в поезде и вспоминали прежние времена и прекрасные качества, которыми прославился еврейский народ. Был там, в поезде один знаток Торы, из старых иерусалимцев. Сказал он им, своим попутчикам: «Слышу я, что вы говорите о гостиницах, раз так, расскажу вам про один случай со мной в связи с этим. Однажды отправился я собирать пожертвования для ешивы «Эц Хаим» [39]и приехал в Ришон ле-Цион. Встретил я там рабби Хаима-Дова, моего друга. Спросил он меня: «Что ты здесь делаешь?» Сказал я ему: «А ты?» Он ответил мне: «Я назначен сюда резником». Спросил я его: «Как у тебя с заработком?» Сказал он мне: «Слава Богу, часть заработка я получаю от моего ремесла, а остальное дает мне другое занятие». – «Что это?» Сказал он мне: «Я открыл нечто вроде постоялого двора, что зовется отелем, и тебя я прошу тоже остановиться у меня. Ведь известно тебе, что мой дом, слава Богу, кошерный для самых строгих блюстителей закона». Тотчас взял он мои вещи, и привел меня к себе домой, и накрыл для меня стол с самыми лучшими кушаньями, и постелил мне свежую постель, и уделил мне много времени. Спустя три дня, когда подошло мне время уезжать, хотел я расплатиться с ним. Улыбнулся он и сказал: «Разве я хозяин гостиницы, чтобы брать плату? Простоя понял, что тебе нужна гостиница, и предоставил тебе гостиницу».

Ицхак сидел и потирал большим пальцем правой руки мизинец левой руки. Итак, думал, итак… еду я в Иерусалим. Во всяком случае, должен я поблагодарить Соню за то, что она обошлась со мной хорошо и даже дала мне с собой припасы в дорогу. Правда, если бы не дала она мне шоколад, я бы не опозорился. Итак, через час я прибуду в Иерусалим, ведь я еду в поезде в Иерусалим, и это я понимаю, хотя и не изучал логику.

Дернулся поезд, как обычно, замедляя ход. Тут постоял немного и там постоял немного, пока не прибыл к заходу солнца в Иерусалим. Похватали все свои вещи, пробегая мимо своих попутчиков и не замечая их. Остался Ицхак на вокзале и не знал, куда пойти, подобно многим, прибывающим на новое место. Подошел к нему возчик и взял его вещи. Потащился Ицхак за ним следом и поднялся на его повозку.

Катится повозка меж утесами и скалами, отвесными кручами и горными пиками. Эти – смотрят сердито, а эти – наводят ужас. И те и другие грозятся рухнуть на истертую землю под их ногами, а истертая земля эта петляет и обвивается как змея вокруг повозки. Не успевает земля проглотить ее, как выносят лошади повозку и комья земли осыпаются с нее.

Оглянулся возчик назад. Увидел он кучку людей; бредут они от холма к холму и стонут под тяжким бременем дороги. Придержал он лошадей и, показывая на пальцах, крикнул: «За столько-то и столько-то грошей я доставлю вас в город». Но эти скряги – деньги для них дороже собственного здоровья – отказались они ехать и предпочли идти пешком. Разозлился возчик на самого себя: добра он желал этим неблагодарным, а те из-за платы в три-четыре гроша готовы застрять в пути, не поспеть на утреннюю молитву в синагоге и не услышать кантора, распевающего «Благословите Господа Благословенного!». Поднял он кнут и засвистел им в воздухе. Рванули лошади и подняли такую пыль, что она накрыла и их самих, и всех этих «двуногих» вместе с их поклажей. И снова покатилась повозка, как и прежде, поднимаясь в горы и спускаясь в долины.

Подул ветер. Поднял пыль и швырнул ее скалам в лицо. Все вокруг изменилось и «послышался тонкий, едва различимый звук» [40], как будто оплакивают тут кого-то в горах. Молчаливая грусть окутала вдруг сердце Ицхака; так бывает с человеком, к которому приходят с известием, и он не знает, к добру ли это. Придержал возчик лошадей, пустил их шагом, и запел тихонько молитвенный напев.

Посмотрел Ицхак вперед, и сердце его забилось, как у человека, приближающегося к своей заветной цели. И от утешения, пришедшего к нему от голоса старика, сидевшего и напевавшего нагуны молитвы, ушла грусть из его сердца. Открылась перед ним вдруг стена Иерусалима, увенчанная огненной короной, алой с золотом, окутанная серо-голубыми облаками; и облака вырезают на ней фигуры золотые и зеленые, цвета старинного серебра, и раскаленной меди, и сиреневого олова. Приподнялся Ицхак и хотел сказать что-то, но застыл у него язык во рту, как у немого певца. Сел он снова и замер, как бы плывя в молчаливом танце.

Спросил возчик Ицхака: «Куда прикажешь доставить тебя?» Показал Ицхак рукой на стену Иерусалима. Сказал возчик: «В Старый город?» Очнулся Ицхак и сказал: «Вези меня в гостиницу Рабиновича». Сказал возчик: «Показываешь ты пальцем на стену, а хочешь попасть в место за стенами. К какому Рабиновичу ты желаешь? К тому, что из гродненского колеля [41], или к тому, что из варшавского колеля?» Сказал ему Ицхак: «К кому из них ты советуешь ехать?» Ответил ему возчик: «Если ты просишь моего совета, то не езжай ни к тому, ни к другому, но езжай к Шоэлю-Гиршлу Тфилинскому». Сказал Ицхак: «Раз так, вези меня к Тфилинскому».