Шмуэль-Йосеф Агнон - Вчера-позавчера

Поехали они и миновали Латрун. Поднялся холодный ветер, и запах нежных пшеничных колосьев был слышен всю дорогу. Склонили пассажиры головы себе на плечи и задремали. Колеса экипажа одни только и бодрствовали. Время от времени щелкал Зундл кнутом над головами лошадей: показать им, что он продолжает следить за ними, и доказать себе, что он бодр. Не прошло много времени, как подъехали они к Рамле, к последней перевалочной станции для экипажей, направляющихся в Яффу. Очнулись пассажиры от сна – руки и ноги затекли, и во рту пересохло, и голова отяжелела, и все тело разбито. Вынужден был Зундл сделать небольшую остановку. Зашли они в трактир выпить чего-нибудь теплого. Самовар все еще был горячий, но огонь уже угасал. Раздул хозяин трактира пламя и принес стаканы. Пока суть да дело, стали расспрашивать его пассажиры о местных жителях и об их заработках; в те годы проживало в Рамле около тридцати еврейских семей: сапожников, и шорников, и портных, не сумевших прокормиться в Иерусалиме и ушедших в поисках работы в Рамле – «Союз в поддержку Сиона» в Германии немного помогал им. Когда полегчало пассажирам от чая, вернулись они в дилижанс.

Кругом царит безмолвие. Небо полно звезд, и между звездами плывет луна. Все владельцы часов вынули часы и сообщили своим соседям, который час. Открылись взгляду песчаные дюны и стали проглядывать очертания города Яффы и его садов. Лошади припустили, и пассажиры стали готовиться к прибытию в город, цели своего путешествия.

Когда выезжал Ицхак из Иерусалима, не знал, что скажет Соне. Но надеялся на себя, что во время дороги обдумает все и найдет нужные слова. Не доехал он еще до Моцы, как перестал думать о Соне. И когда прибыл в Яффу и пришел к Соне, то находился в том же состоянии, что и при выезде из Иерусалима; не знал, что ей сказать.

Наступили сумерки. Соня сидела в матерчатом кресле, и под головой ее – маленькая подушечка, продетая в петли на спинке кресла. Оба окна распахнуты настежь, и мягкая полутьма с улицы смешивается с полутьмой в комнате. И в комнате чувствовалась особая чудная сладость, свойственная Яффе в предзакатный час. Ни малейшего движения воздуха не было слышно, и Сонино естество целиком наполняло комнату. Прошли уже недели и месяцы, как оставила Соня детский сад и пробовала заниматься самыми разными вещами, но что бы она ни пыталась делать – не вышло из этого ничего. Решила поехать в Париж. Уж там-то она наверняка найдет, чем заняться. И уже рисовала перед собой все, что увидит в большом городе. Соня слышала, что Яркони из Парижа вернулся в Эрец Исраэль, и теперь ждала, что он навестит ее. И уже слышала звук его шагов и стук его пальцев в дверь. Так поступает человек, желающий сделать сюрприз для своего друга, и потому он приходит потихоньку; и не знает он при этом, что друг – ждет его. Боже Отец небесный, как слепы глаза молодых людей, которые уверены, что могут удивить девушку. Однако если Яркони хочет все же сделать мне сюрприз, притворюсь, что не знаю о его возвращении, что я удивлена. И обычным своим голосом крикнула Соня: «Войдите!»

Вошел Ицхак Кумар и предстал пред Соней. Сколько времени прошло, как перестали они писать друг другу, и не слышала она о нем ничего. Вдруг входит и является! Встала Соня с кресла и поздоровалась с ним. Зажгла лампу и снова села. Вытащила гребень из волос, причесалась – и взглянула на Ицхака, как на чужого. И вправду, нечто чуждое было в Ицхаке. Когда уехал Ицхак из Яффы, то уехал без следа бороды, а теперь что-то похожее на бороду было у него, ведь со дня годовщины смерти матери не касалась бритва его бороды. Вдобавок к этому – его иерусалимская одежда. «Итак, – сказала Соня, – итак, это ты, Ицхак, и ты прибыл из Иерусалима. Что нового в мире?»

Опустил Ицхак глаза и остановил их на кресле, с которого слезла краска, и повторил ее слова: «Что нового?» Сказала она: «Разве не гость должен рассказывать первым?» Сказал Ицхак: «Что рассказывать? Ты сама писала мне, что старое устарело, а нового ничего нет». Прикрыла Соня глаза, и желтовато-белый свет блеснул меж ее ресницами. Тряхнула головой и сказала: «Торжественный ты, Ицхак, лицо у тебя похоже на лицо жениха». Покраснел Ицхак и подумал про себя: Соне все, все известно. Сказала Соня: «Почему ты стоишь? Возьми стул и садись!» Пододвинул Ицхак стул, и сел напротив нее, и сказал: «Сейчас я сяду!» Засмеялась Соня и сказала: «Так ведь ты уже сидишь!» – «Да-да, – сказал Ицхак, – я уже сижу». Сказала Соня: «Итак, господин Кумар, мне кажется, что ты хотел сказать что-то». Сказал Ицхак: «В самом деле, хотел я поговорить с тобой, но вижу, что в этом нет необходимости». Сказала Соня: «Так что? Будем сидеть и молчать? Молчание хорошо для романтики». Снова закрыла она глаза, и опять блеснул меж ее ресницами желтовато-белый свет. Облизал Ицхак языком губы и сказал: «Не ради романтики я пришел, а поговорить о вещах ясных и определенных пришел».