Итальянский язык ОМ в это время только начал изучать; в стихах о нем – обостренное ощущение фонетики (как и в «Разговоре о Данте») и горькое сознание, что многое из смысла еще ускользает. Об этом – стих. «Не искушай чужих наречий, но постарайся их забыть…», где стекло зубами укусить значит: недопонятые речи чужого языка останутся не пищей (не вином?) для души, а лишь зрелищем, скрытым за витриной (за стеклом бокала?); наше восхищение этой поэзией беззаконно, прекрасное на слух может оказаться чудовищным на деле: чешуя из глаз – образ из Апокалипсиса, 4, 6 и мифа об Аргусе. Тот же образ недостижимой пищи духовной обозначен уксусной губкой, протянутой Христу на кресте (Мф. 27. 48). Об этом же – четырехстишие «Друг Ариоста, друг Петрарки, Тасса друг…», отколовшееся от стих. «Ариост» ( прелестные двойчатки – рифмы, солено-сладкий – реминисценция из мандельштамовского перевода 164 сонета Петрарки). Ариост – такая же мечта о братстве народов, как и «К немецкой речи» ( и мы там пили мед – из Пушкина, подражавшего поэтике Ариосто в «Руслане и Людмиле»). Л. Ариосто из Феррары (1474–1533) – автор исполинской поэмы «Неистовый Орланд» со многими сюжетными нитями, каждый раз обрываемыми на самом интересном месте. Перечисленье рыб – песнь 6, волшебница Альцина чарами заманивает к берегу рыб; дева на скале – песнь 11, красавица Олимпия, нагая, распята на приморской скале в жертву чудовищу, но освобождена Орландом (ассоциация со стих. Пушкина «Буря», «Ты видел деву на скале… ‹с› ее летучим покрывалом» ) . Власть отвратительна, как руки брадобрея, – реминисценция из сонета Рембо в переводе Б. Лившица. Стихотворение, написанное в Старом Крыму в 1933 г., потом было забыто и восстановлено с изменениями по памяти в Воронеже в 1935 г. (см. далее). Более ранние стихи ОМ на итальянские темы, «Увы, растаяла свеча…»и «Вы помните, как бегуны…»первоначально составляли одно стихотворение «Новеллино» (по названию старейшего итальянского сборника новелл): первое из них рисует образы персонажей Боккаччо и других новеллистов, второе – встречу Данте с Брунетто Латини ( «Ад», XV), обреченным бегать по кругу, как на веронских соревнованиях за отрез зеленого сукна (ср. «Разговор о Данте», 2). Самые же поздние «итальянские» стихи ОМ – переводы из Петрарки[с. 148–149], три сонета на смерть и один на жизнь мадонны Лауры, №№ 301, 311, 164, 319; первые строки подлинников выписаны в виде эпиграфов. Концовка сонета 164 отделилась в самостоятельное шестистишие «Как из одной высокогорной щели…» – полужестка, полусладка, тема колеблющегося отношения к миру была для ОМ важна. ОМ тщательно сохраняет ритм (перебои ударений, разрушающие привычный русскому читателю ямб) и синтаксис подлинника (громоздкие, обычно упрощаемые периоды), но решительно меняет его стиль: вместо образов изящных и нежных вводит нарочито резкие, в духе собственной поэтики этих лет. Такие слова, как шепоты каленые, тропинки промуравленные, трещины земли, незыблемое зыблется…, как сокол после мыта (линьки), щекочет и муравит, деревенское молчанье плавит, силки и сети ставит, о радужная оболочка страха! люлька праха, ресничного взмаха, покой лебяжий, с горящей пряжей, вода разноречива, сверхобычно, косящий бег, в горсть зажал пепел наслаждений, к земле бескостной, очаг лазури, клубится складок буря и т. п., целиком принадлежат переводчику.
1933 год был в южной России временем страшного голода, вызванного коллективизацией: об этом – стих. «Холодная весна. Бесхлебный, робкий Крым…», предъявленное потом при аресте ОМ как «клевета на строительство сельского хозяйства». Рассеянная даль первоначально читалась «расстрелянная». «Кубань и Украина названы точно – расспросы людей, бродивших с протянутой рукой. Калитку действительно стерегли день и ночь – и собаки, и люди, чтобы бродяги не разбили саманную стенку дома и не вытащили последних запасов муки» (НЯМ). Поездка в Старый Крым (с НЯМ и Б. Кузиным) – апрель, пасхальное время, цветение миндаля, кажущееся глупостью на фоне катастрофического голода. Вторые «гражданские» стихи – «Квартира тиха, как бумага…» – на переезд в октябре в новополученную квартиру в Москве (Нащокинский пер., 5, 34; дом не сохранился). «Своим возникновением они обязаны почти случайному замечанию Пастернака. Он забежал… посмотреть, как мы устроились в новой квартире…. «Ну вот, теперь и квартира есть – можно писать стихи», – сказал он, уходя. «Ты слышала, что он сказал?» – ОМ был в ярости» (НЯМ). В его представлении квартиры давались только приспособленцам – об этом и написано стихотворение; Некрасов назван как неподкупный протестант-разночинец 70-летней давности, ср. «Полночь в Москве…» Наглей комсомольской ячейки и т. д., – мотив из «Четвертой прозы», по опыту работы в «Московском комсомольце». Пайковые книги – книжки талонов на получение товаров, они же – «разрешенная» литература-мразь; пеньковые речи – угрожающие казнью; моль – реальная, из стен, проложенных войлоком. Ключ Ипокрены на греческом Геликоне – символ поэтического вдохновения. Размер стихотворения – от блоковского «Мещанского житья» и пастернаковского же «Кругом семенящейся ватой…». От этого стихотворения откололись «У нашей святой молодежи…»и «Татары, узбеки, и ненцы…» – с насмешкой над начинающейся кампанией переводов с языков СССР, прославляющих сталинскую дружбу народов; отсюда игра с тюркским словом бай, «хозяин», классовый враг.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу