Осип Мандельштам - Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

Отсюда – пророческая тема в двух стихотворениях (с античными и с библейскими образами). Кассандре(напеч. 31 декабря 1917 в «Воле народа») – декабрьский итог 1917 г.: ограблен волею народа не принявший большевиков, ограбил сам себя принявший их; человек с законом против броневиков – воспоминание о Керенском, солнце Александра – воспоминание о золотом пушкинском веке; дома – корабельный лес для корабля будущего (ср. «Прославим, братья, сумерки свободы…»), безрукая гиперборейская (т. е. северная) победа-чума – искаженное воспоминание о статуе Самофракийской Ники в сочетании со слухами о надвигающихся эпидемиях; впереди – торжество скифского варварства над культурой. Стихотворение обращено к Ахматовой ( платок с головы – ее «ложноклассическая шаль»); Кассандра в мифах о Троянской войне – вещая пророчица, чьим недобрым предсказаниям никто не верил, убитая в ахейском плену. «Среди священников левитом молодым…»посвящено А. В. Карташеву (1875–1960), министру вероисповеданий во Временном правительстве, арестованному в октябре 1917 г.; он – иудейский молодой левит (член духовного сословия), противопоставляемый старцам-священникам-иереям. Для старцев черно-желтый свет – символ иудейства, возрождаемого Иерусалима (ср. «Эта ночь непоправима…»), для героя – символ гибнущего Петербурга (ср. «Императорский виссон…»); он тщетно предупреждает их об опасности (с Евфрата когда-то шли ассирияне и вавилоняне). Герой стихотворения – не христианин, но он с первыми Христовыми учениками пеленает снятое с креста тело Христа- Субботы (образ из литургических текстов, ср. Марк, 2, 28) и не принадлежит к чадам небытия; может быть, это Иосиф Аримафейский из апокрифического Никодимова Евангелия. Ночь иудейская – это и тьма, наступившая при распятии, и судьба народа, потерявшего после этого Храм и воссоздающего его лишь в молитвах.

Итог первого года после Февральской революции подводится в стих. «Прославим, братья, сумерки свободы…»(напеч. в мае 1918 и сразу получило широкую известность): корабль былого государства, гуманизма, индивидуализма, демократии идет ко дну (как крейсер «Варяг», комментировал ОМ), народ из носителя революции ( кипящие ночные воды ) становится носителем власти ( в слезах, против своей воли, но по исторической необходимости, он – солнце, судия ), из граждан он превращается в мужей (ср. статью «О природе слова»), он поворотом руля меняет трудный путь ( как плугом ), а «мы», славящие поэты, даем ему в путеводители легионы ласточек (ласточка здесь – символ оживающей души). Народный вождь для первых читателей однозначно отождествлялся с Лениным (Д. Мирский, 1922), но для ОМ, несомненно, сохранял черты и Керенского, и патриарха Тихона («слезы» и «бремя народа» – образы из его речи при избрании). Так смягчается первый пафос неприятия революции; ОМ еще продолжает публично читать стихи годовой давности, но на вопрос об «октябрьском временщике» отвечает: «Это – стилистическая ошибка». Итог всего опыта революции и гражданской войны будет подведен в стих. «Где ночь бросает якоря…»(при жизни затерялось и не печаталось), написанном в 1920 г., когда решался вопрос, эмигрировать вместе с белыми или остаться; поэт решает остаться и укоряет бегущих в том, что они не увидали рождающегося нового мира (сравнение его с Рождеством Христовым в Вифлееме у яслей было нередким в поэзии того времени, напр., у В. Нарбута, товарища Мандельштама; повапленные, т. е. покрашенные гробы – тоже новозаветный образ). Кому неприятен этот прямой смысл стихотворения, те предпочитают датировать его 1917 годом и видеть в сухих листьях октября большевиков.

Весной 1918 г. ОМ переезжает в Москву; неприязненные впечатления от новой столицы – в стих. «Всё чуждо нам в столице непотребной…»(первоначально оно было частью стих. «Tristia» и следовало там после 2-й строфы) с упоминанием разбойного (разбитого при обстреле) Кремля и базаров на Сухаревке (см. одноименный очерк). Москва кажется ему таким же мертвым городом, как Петербург: в «Когда в теплой ночи замирает…»она напоминает ему Геркуланум, откопанный из-под пепла, с римскими толпами, требующими «(хлеба и) зрелищ»; описывается центр города с рынком Охотного ряда и дорическими колоннами Большого театра (ср. очерк «Холодное лето»), от поздних извозчиков и от колесницы над фронтоном Большого театра – удары копыт. Ночное солнце, как мы увидим, – устойчивый у ОМ символ погибающего и воскресающего искусства. В Москве же написано темное стихотворение Телефоно самоубийстве какого-то высокопоставленного лица (рядом с Театральной площадью стояла гостиница «Метрополь», где жили многие переехавшие из Петербурга советские чиновники и жил сам Мандельштам, служа в Наркомпросе); петел – петух, в Мф. 26.74–75, напоминающий Апостолу Петру о нарушенной им клятве.