Осип Мандельштам - Сохрани мою речь навсегда… Стихотворения. Проза (сборник)

Следующее любовное стихотворение (конец 1916) посвящено Саломее Николаевне Андрониковой (1889–1982), петербургской красавице, хозяйке салона, «русской Рекамье»; «Соломинкой» ее назвал ее любовник, поэт С. Рафалович, фамилия ее будто бы восходила к голубой крови византийского императора 1083–1085 гг. и его жены, французской принцессы ( «Дочь Андроника Комнена…»). ОМ раскалывает имя «Саломея» – само напоминающее о легендарной царевне, за свою пляску получившей голову Иоанна Крестителя, – на два прозвища, «Солом» – инку и Лиг-«ейю» героиню рассказа Э. По, любовью преодолевшую смерть и вставшую из саркофага. В стих. Соломинка – «Саломея» страдает бессонницей, она выпила много опасного снотворного ( всю смерть ты выпила ), все ее жалеют, но гибель ей не страшна: из двух ее ликов хрупкая Соломинка, может быть, и умрет, но вечная Лигейя будет жить в душе (в крови ) поэта. Ленор – другая героиня Э. По, Серафита – героиня мистической повести Бальзака. Далее, в 1917–1918 гг., адресатом ОМ становится А. Ахматова; она была больна этой зимой, в обоих посвященных ей стихотворениях любовь связывается со смертью. «Твое чудесное произношенье…» – это разговор по телефону, искажающему женский голос ( «цо» вместо «что» ) в шелест шелка, посвист птиц и шум ветра; уверясь друг в друге («я тоже на земле живу», точная реплика Ахматовой), собеседники пьют бессолнечную смесь любви и смерти. «Что поют часы-кузнечик…» – «это мы вместе топим печку; у меня жар, я мерю температуру» (А. Ахматова): красный шелк огня в очаге, черный шелк дождливой ночи за окном, сам поэт в соловьиной горячке любви и творчества предчувствует близость смерти, челнок его жизни проточен, он тонет и с морского дна посылает своей любви ( черемуха, бальмонтовский символ) последнее прости. Ласточка для ОМ – посредник между здешним миром и миром теней (ср. далее), дочка – может быть, Антигона, ведущая слепого отца-Эдипа к месту его упокоения. Оба романа ОМ были платоническими; упрямая подруга отказывалась пить белое вино северной тоски по волшебству любовного юга ( «Когда на площадях и в тишине келейной…», первоначальное заглавие «Рейнвейн», германское вино; Валгалла – древнегерманский рай для душ воинов и воспевающих их скальдов; возможен политический намек на германскую поддержку большевистского переворота, ср. ниже).

Откликом на Февральскую революцию стало стих. Декабрист: гражданскому обществу нужны не подвиги борьбы, а труд и постоянство «народной самодеятельности», как тогда выражались: Россия – это манящая Лорелея, которая сидит над Летой, и кто идет на подвиг ради нее, тот обречен забвению. Декабристов звала на подвиг Европа в тенетах, освобождаемая триумфальным походом по Германии 1813 ( квадриги – колесницы), но результатом оказалась только изба ( сруб ) в Сибири, изображенная по часто воспроизводившейся картинке «Декабристы в ссылке». Это поздний ответ на стих. З. Гиппиус «14 декабря» (1909), где она клялась в верности делу декабристов.

Откликом на Октябрьскую революцию стало стих. «Когда октябрьский нам готовил временщик…»(напеч. 15 ноября 1917 в эсеровской «Воле народа»): Ленину с его ярмом насилия противопоставляется Керенский, свободный гражданин; еще не было известно, жив ли он, отсюда далекий ад в последней строфе. Герой, руководимый божественной душой (Психеей), уподобляется распинаемому Христу, невинно убитому наследнику Бориса Годунова (ср. у Пушкина: «…вязать Борисова щенка!») и первопроходцу Петру Великому; фон – зданий красная подкова, тогдашний цвет Зимнего и Дворцовой площади. Гражданская смута обращает поэта к духовной власти: в стих. «Кто знает? Может быть, не хватит мне свечи…»он сравнивает себя с новоизбранным (5 ноября, в дни московских боев) патриархом Тихоном и горюет о его трагическом бессилии. Переживаемые события ощущаются как конец «петербургского периода» русской истории: стих. «На страшной высоте блуждающий огонь…»(болотный, заманивающий) продолжает стихи 1916 г. «Мне холодно…» и «В Петрополе прозрачном…» ( Петрополь, антично-пушкинское имя Петербурга, созвучное с чаадаевским «Некрополь», именем Москвы), но там говорилось «мы умрем», а здесь он уже умирает. Земные сны горят и корабль на высоте – реминисценции из визионерского стих. Тютчева «Как океан объемлет…», но на них накладываются слухи о германских самолетах над Петроградом.