Орхан Памук - Дом тишины

Я пошел домой, поставил бутылки в холодильник, но дьявол попутал меня, когда я закрывал дверцу, я не сдержался и выпил стакан ракы на голодный желудок, как лекарство. Потом пошел к Нильгюн. Она тоже ждала меня, чтобы погулять. Ее волосы и страницы книги развеваются по ветру. Я сказал ей, что в квартале смотреть не на что. Мы решили покататься на машине. Я поднялся наверх за ключами, тетрадь свою тоже захватил, а с кухни взял бутылки с пивом и ракы, бутылку воды и открывалку. Увидев, что я набрал, Нильгюн посмотрела на меня так, будто она тоже хочет выпить со мной, потом сбегала, принесла радио. Машина со стоном и кашлем завелась. Мы медленно проехали в толпе людей с пляжа, и, когда выезжали из квартала, вдалеке, на горизонте, беззвучно ударила молния. Гром до нас донесся гораздо позже.

Я спросил: «Куда поедем?» – «В этот твой караван-сарай, где жили зачумленные, – ответила Нильгюн. – В страну чумы». – «Я не уверен, существовало такое место или нет», – заметил я. «Ну вот и хорошо, – сказала Нильгюн, – поедешь, посмотришь, решишь окончательно». – «Решишь окончательно», – задумался я, как вдруг она добавила: «Или ты боишься что-либо решать окончательно?» – «Истории, рассказанные во время чумы…» – пробормотал я. «Ты читаешь какой-то роман?» – спросила Нильгюн удивленно. «Знаешь, – ответил я, волнуясь, – эта мысль о чуме постепенно начинает занимать все мои мысли. Вчера ночью я вспомнил, что где-то читал, что после того, как Кортес с таким маленьким войском нанес поражение ацтекам и захватил Мехико-Сити, была чума. Когда в городе началась эпидемия чумы, ацтеки решили, что Бог на стороне Кортеса». – «Ну и очень хорошо, – ответила Нильгюн. – Ты тоже узнаешь, что у нас была чума, свяжешь это с другими событиями и будешь изучать все это». – «А если ничего такого не было?» – «Тогда не будешь!» – «А если не буду, тогда что мне делать?» – «Ты всегда будешь делать то, что делаешь. Будешь изучать историю». – «Я боюсь, что теперь не смогу ее изучать». – «Почему ты не хочешь верить, что ты можешь быть хорошим историком?» – «Потому что я знаю, что в Турции не может ничего хорошего получиться». – «Неправда, дорогой». – «Нет, правда, пойми это наконец; такая у нас страна. Дай мне ракы». – «Не‑е‑ет. Смотри, как здесь красиво. Коровы. Коровы тети Дженнет, помнишь про тетю Дженнет?» – «Коровы!!! – взорвался я вдруг. – Чертовы тупые коровы! Заурядности! Черт бы их всех побрал!» Затем я расхохотался, но, наверное, смех мой звучал не очень естественно. «Ты ищешь повод, чтобы махнуть на себя рукой, правда?» – спросила Нильгюн. «Ищу. Дай-ка мне ракы!» – «Почему ты хочешь махнуть на себя рукой? Ведь у тебя нет никаких причин, – сказала Нильгюн. – Разве тебе себя не жалко?» – «А чего жалеть? Чем я отличаюсь от множества других людей, махнувших на себя рукой?» – «Сударь, вы же такой ученый человек!» – насмешливо произнесла Нильгюн. «На самом деле тебе хочется сказать это серьезным тоном, но ты не можешь решиться, правда?» – «Да, – решительно согласилась на этот раз Нильгюн. – Да. Почему нужно махнуть на себя рукой без всякой причины?» – «Так ведь не без причины, – ответил я. – Когда я махну на себя рукой, я стану счастливым. Я стану настоящим тогда». – «Ты и сейчас настоящий», – не очень уверенно сказала она. «Я только стану настоящим. Понимаешь? Я сейчас не настоящий! Человек, который судит сам себя, который каждое мгновение спрашивает с себя за все, не сумеет быть настоящим в Турции, обязательно сойдет с ума. Чтобы в Турции не сойти с ума, нужно плюнуть на себя. Так ты дашь мне ракы?» – «Бери!» – «Наконец-то! И приемник свой включи!» – «Тебе нравится строить из себя старшего брата». – «Я ничего из себя не строю. Я такой и есть. Я турок!» – «Куда ты едешь?» – «На холмы, – ответил я, внезапно заволновавшись. – Куда-нибудь, откуда нам будет лучше всего видно всё. Всё вместе…» – «Что – всё?» – «Может, если я увижу всё вместе и сразу…» – «Может быть – что?» – спросила Нильгюн, но я не ответил.

Я молчал, мы молчали, поднимаясь на холм перед домом Измаила. Я свернул на дорогу в сторону Дарыджи и, проехав мимо кладбища, выехал за цементной фабрикой на старую, земляную дорогу, и мы, качаясь, поднялись на холм, размытый дождевой водой. Когда мы поднялись, начал накрапывать дождь. Я развернул «анадол» к равнине, и мы, как подростки, которые приезжают сюда поздно ночью из Дженнет-хисара на машинах целоваться и забывать, что они живут в Турции, тоже сидели в машине и смотрели: берег с изгибами, тянувшийся от Тузлы до Дженнет-хисара, фабрики, курортные поселки, санатории банков, редеющие оливковые рощи, черешневые сады, сельскохозяйственная школа, луг, где умер султан Фатих, баржа на море, деревья, дома, тени, – все постепенно скрывалось под пеленой дождя, подступавшего к нам из Тузлы. Мы видели белое пятно грозы на поверхности моря, чуть дрожа приближавшееся к Дженнет-хисару. Я вылил себе в стакан остатки со дна бутылки и выпил.