Мариам Ибрагимова - Мой дядя Пир-Будаг

Он прибежал в село, первым долгом сообщил моему дяде Арслан-Беку.

Дядя подскочил с места, схватил висящие на стене маузер и берданку, опоясался кинжалом и выбежал на улицу. Его примеру последовали и остальные мужчины – члены коммуны.

Вооруженный таким образом отряд побежал в сторону соседнего села. За ними поспешили старейшие аула, потом старухи и детвора.

Я тоже побежала, держась за платье своей бабушки.

Многие не знали, куда и зачем бегут, только догадывались. Жители соседнего аула, увидев со своих крыш бегущую по их дороге толпу, тоже решили вооружиться и выйти навстречу – только оружие свое спрятали под одежды, поскольку было не положено встречать идущих неизвестно зачем с оружием в руках.

Но все же, видимо, они догадывались, чем вызвано появление непрошенный гостей. Идя навстречу нашему отряду, они взяли с собой муллу и кадия. Мулла шел с раскрытым Кораном, кадий – с хлебом. За ними шли аксакалы, а потом мужчины средних лет и моложе. Это означало, что они следуют для мирных переговоров.

На расстоянии нескольких шагов друг от друга стороны остановились.

Некоторое время те и другие, глядя друг на друга, молчали. Первым нарушил напряженную тишину мой дядя Арслан-Бек. Выступив вперед, он начал говорить:

– Вы мусульмане или племя «агжу-магжу»?

Само по себе это слово можно отнести к неологизму нашего наречия. Во время нашествия орд монголов сына Чингисхана, Батыя, на Кавказе одному из предводителей войск, а именно Субедей-Багатуру, удалось проникнуть в горы Дагестана. Наши люди, увидев невиданных до тех пор всадников – свирепых, желтокожих, коренастых, с раскосыми глазами, с длинными черными жесткими волосами, заплетенными в косу и связанными узлом на затылке, – сидящих на неоседланных, косматых конях, ужаснулись, решив, что это исчадие ада, назвали их «агжу-магжу». Но не оробели перед странным воинством. Вооружились даже женщины-горянки.

– Зачем унижать достоинство тех, кто предстал перед вами со священными изречениями Аллаха? – спокойно сказал мулла и тут же добавил: – Чем возмущены ваши сердца?

В это время подошел наш седоусый староста. Он отстранил движением руки вспыльчивого Арслан-Бека и сказал:

– Не хорошо поступаете, не по-добрососедски…

– А что мы сделали? – раздались голоса из толпы.

– Запустили опять скот на наш общественный участок под покровом ночи, снова нанесли ущерб членам коммуны, – сказал староста.

– Мы напустили ночью наш скот? Как вы можете говорить такое? – начал их староста.

– Ну хорошо, если не вы, то кто же это сделал? – возмущенно спросил дядя Арслан-Бек.

– Откуда мы можем знать? Разве кроме нас в округе нет других сел, других людей, другого скота? – отвечал их староста.

– Другим незачем причинять нам подобный ущерб, – продолжал дядя Арслан-Бек.

– А нам зачем? Вы не убили нашего человека, не отняли у нас ценности, а этот кусок земли мы не считали землей, – продолжал староста.

– Поверьте, – начал мулла, – здесь люди, убеленные сединами, говорят. Если не верите, они могут поклясться, положив руку на этот Коран и на хлеб. Он кивком головы указал на лепешку, которую держал в руках кадий.

В те времена у нас хлеб считался святыней. Поклясться хлебом было то же самое, что класться Богом. Большим грехом считалось выбросить крошки хлеба, даже перевернуть хлеб нижней стороной вверх было непозволительно.

Готовность соседей принести клятву, возложив руки на эти святыни, окончательно рассеяли сомнения наших стариков. Они повернули обратно, за ними последовали мой дядя Арслан-Бек и все остальные. Старухи, готовые было сорвать платки с седых волос и бросить перед обнажившими оружие, тоже успокоились и поспешили домой.

Теперь члены нашей коммуны окончательно пали духом. Они неохотно убирали злополучный участок и многие просили, чтобы их исключили. Только мой дядя Арслан-Бек, его заместитель Дауд и другие мужчины решили не сдаваться и еще раз попробовать засеять выделенный участок неприхотливым корнеплодом – местной морковкой.

Наша морковь отличается от янтарно-желтой плоскостной. Она приблизительно такой же формы и размера, как плоскостная, только цвет другой – от темно-лилового, фиолетового до нежно-розового – и какая-то прозрачная, а главное, очень сладкая. Ребятишки грызли ее целыми днями.

За семенами нужно было ехать в город. Там можно было купить сколько угодно на базаре. Как только стаяли снега и весеннее солнце смягчило землю, мой дядя собрал оставшихся членов коммуны и отправился сажать морковь.