Владислав Броневский - Два голоса, или поминовение

Петухи распевают, часы отбивают.
Никому их ударов не нужно.
Ах, нужны были сны в забытьи от хинина
с маляриею ноющей, нудной.

Хамсин налетел, засыпав глаза, раньше,
чем листья акаций увяли.
«Es kommt der Herbst» [15] Осень пришла (нем.). , – герр доктор сказал,
но спорить мы с ним не стали.

Не сразу становится сочным плод,
а дерево – толще и выше.
Любимая, я уже пятый год
шум тополей не слышу.

В душе моей вечный весенний шум,
поет он, гудит, нарастает.
Так чувствовал Шуман, помнишь «Warum?»,
так и любовь созревает.

Осень? Листва желтизною горит?
Жизнь? И она уходит до срока...
Позволь мне выпить, черт побери,
и, выпив, вздохнуть глубоко.

И пусть моя песня средь бурь и гроз
звучит, печали не зная!
Букет душистых весенних роз
тебе принесу я, родная.

Ты глянешь в лицо мне, улыбкой лучась,
полна чарующей силы,
и даже твои морщинки у глаз
мне дороги будут и милы.

Хоть и была очарована чудом —
Моцарта розовым скерцо,
шутку душа поняла – и откуда
боль эта колкая в сердце.

Через минуту-другую из мрака
плыло адажио жалоб,
звёздной гармонией, магией largo [16] Очень медленно, протяжно (ит.).
струны души дрожали.

Тут же смычки демонически остро
освободились от груза.
Гофман из Гданьска и граф Калиостро
вышли во фраках кургузых,

черной повязкой глаза завязали,
взяли под белые руки,
чтобы вести посреди истязаний
к новой неведомой муке.

Хочет душа убежать от потока
музыки – тщетны потуги,
режут и режут смычки con fuoco [17] С огнем, страстно (ит.). ,
Куклу заводят по кругу...

Время из темы Кукле исчезнуть —
слушатель ждет напрасно,
в сердце – фермата тоски, порезы
сочатся красным.

Астрономию я изучал
по звездам Иерусалима,
я их подсчитывал и получал
в сумме тебя, любимая.

По вечерам в голубой вышине,
украшен звездной короной,
астроном лунноокий показывал мне
созвездие Скорпиона.

И поклонялся я звездным мирам,
лирик и оккультист:
твоя улыбка мне чудилась там,
где свет их особенно чист.

Но как-то так получилось у нас,
что месяц тебя я не видел.
Звезды зажглись – шар лунный погас.
словно на звезды в обиде.

Я шел куда-то. Был пьян слегка.
И ни одно из созвездий
не нравилось мне. Ты была далека,
я думать не смел о твоем приезде.

Впервые очнувшись от смутных снов,
душа содрогнулась от стона:
больше не было в сердце стихов,
а в небесах Скорпиона.

Враждебным созвездием ранен я был,
оно меня отравило,
и сколько б ни требовал я, ни просил —
все бесполезно было.

Ожидание... Небо Иерусалима...
Ничего не осталось мне от любимой.
Не знаю даже (а старость все ближе!),
увижу ли Лондон, тебя увижу ль?

С утра коньяк, тоска, малярия,
все реже звучит это имя – Мария.
Твоя фотография – спутник мой,
жить по-другому теперь нет мочи:
я каждый день говорю с тобой —
с добрым утром, спокойной ночи.

Открываю коробку – копилку минут,
канувших в вечность. Все пусто и немо.
Цветы сухие и стеклышки тут —
поэма!

Ты стеклышки эти бросала в окно,
чтоб канули в бездну они... А ныне
дождь за окном, на душе темно —
пустыня.

А эти цветы и засохший лист
из писем, сожженных перед отъездом...
Смотрю, лирический оккультист,
в звездную бездну:

где ж Скорпион,
и где же ты?
Окончена поэма,
оборвались мечты...

Каждый день по авиапочте
писал бы утром: «День добрый, родная»,
писал бы вечером: «Спокойной ночи»...
Но почта пропадает, и я пропадаю.

Тебя я любил бы (черт побери!),
когда бы не эти метанья:
тут злость, и тоска, и душа горит,
и преданность... сверх ожиданья.

Да! Предан тебе я был бы, как пёс,
но знай: при твоей натуре
любой влюбленный такого б не снес,
в моей оказавшись шкуре.

Тебя всей душой (сто тысяч чертей!)
любил бы я (кровь из носа!),
но что-то творится с душой моей:
сомненья, терзанья, вопросы...