Элизабет Джейн Говард - Смятение

Майкл вернулся вечером и сообщил, что будет ночевать на борту, поскольку на следующее утро кораблю предстоят ходовые испытания. Ци с Судьей уехали, мамочка была великолепна при спуске катера на воду, и они славно пообедали.

– Бедненькая, выглядишь все еще довольно скверно. Миссис Уотсон говорит, что посылала выяснить, хочешь ли ты обедать, но ты спала. Сказать им, чтоб принесли тебе чего-нибудь на ужин?

– Ты не мог бы поужинать со мной?

– Боюсь, не смогу. Меня ждут на борту. С нами ужинает командующий эскадрой.

– Когда же ты вернешься?

– Завтра вечером, надеюсь. Но я предупреждал, дорогая, пока идут испытания, жизнь будет суетливой. Я не смогу все время ночевать на берегу. Нам невероятно повезло, понимаешь?

– В самом деле?

Он собирал бритвенные принадлежности и укладывал их в новенький черный кожаный несессер.

– Дорогая, ну, разумеется. Мой первый помощник не видел невесту с Рождества. А наш штурман младшего сына еще в глаза не видел, а тому уж почти полгода. Я не говорю, что нам не нужно счастья, я хочу, чтобы ты была самой счастливой девушкой на свете, но неплохо бы понимать, что за благо нам дано. Большинство знакомых мне офицеров не могут селить жен в гостинице. Не знаешь, где моя пижама?

– Боюсь, не знаю. – Ей становилось до того мерзко при мысли о ночи и целом дне в полном одиночестве, что прозвучало это сердито.

– Должна же она где-то быть! Правда, милая, попробуй вспомнить.

– Ну, обычно горничная кладет ее под подушку, когда заправляет постель. Только сегодня утром она не приходила.

– А, ладно, возьму какую-нибудь из новых.

Однако, когда он их вытащил, то оказалось, что пижамы почти без пуговиц.

– Вот черт! Дорогая, могла бы и проверить, когда их вернули из стирки. В конце концов, у тебя не так-то уж много дел.

– Я их сейчас пришью, если хочешь.

– Было бы что пришивать, пуговиц-то нет. Тебе придется найти.

Майкл взял треугольную брошь Королевского яхт-клуба, которую прошлым вечером ей подарил адмирал (в честь вступления ее мужа в клуб как почетного члена):

– Надо же, я, наверное, единственный флотский офицер, который застегивает пижаму вот такими штуками. Все, должен лететь. – Он склонился и поцеловал ее в лоб. – Держись бодрее, не давай себе так уж расклеиваться. – В дверях, обернувшись, послал ей воздушный поцелуй. И сказал: – Очень ты уютно выглядишь.

После того как Майкл ушел и Луиза убедилась, что он уже не вернется, она заплакала.

Когда ей стало лучше, он предложил ей ненадолго поехать к родителям, пока не завершатся испытания. «А когда я узнаю, куда нас пошлют, ты снова сможешь ко мне приехать».

Она не стала противиться. На нее нападала тоска по дому, не совсем, но почти такая же, как та, что овладевала ею в детстве, по утрам в постели после его ухода она лежала и скучала по знакомому невзрачному дому, который всегда был таким наполненным и где не смолкало звучание стольких жизней, гул пылесоса, свистящий скрежет граммофона в детской с попеременными «Танцем кузнечика» и «Пикником плюшевых медвежат», размеренное бормотание диктующего Брига, жужжание швейной машинки Дюши, запахи кофе, глаженого белья, не желающих гореть поленьев, вымокшей собаки и пчелиного воска… Она заглядывала в каждую комнату, поселяя в ней подобающих обитателей. Все, что прежде вызывало у нее скуку или раздражение, теперь, казалось, делало их только приятнее, дороже и нужнее. Страсть тети Долли к мотылькам, вера Дюши в то, что горячий парафин – незаменимое средство для поясницы, решительное стремление Полли с Клэри не подавать виду, насколько их впечатляет, что она намного взрослее их, удивительно похожие подражания Лидии всему, что она берется имитировать. Мисс Миллимент, ничуть не меняющаяся внешне, но тем не менее таинственно постаревшая – голос ее стал тише, подбородок оплыл еще сильнее, одежда беспорядочно усыпана крошками старой еды, но ее маленькие серые глаза, увеличенные под определенным углом стеклами узких очков в стальной оправе, по-прежнему неожиданно проницательны. А вот и полная противоположность – тетя Зоуи, которая пленительно выглядит во всем, что бы ни надела, и производимого ею впечатления модницы и красавицы не могут исказить даже годы, проведенные в деревне. А милая тетя Рейч, самой высокой оценкой которой является слово «разумный»: «такая разумная шляпка», «по-настоящему разумная мать». «Собираюсь сделать тебе по-настоящему разумный свадебный подарок, – сказала она. – Три пары двуспальных полотняных простыней». Простыни и остальные подарки дожидаются, когда у них с Майклом появится собственный дом, хотя бог знает, когда это будет. Наверное, война виновата в том, что жизнь кажется такой необычной. Занятия в кулинарной, а потом в театральной школе, казалось, придавали ее отъездам из дома логику: они были частью взросления и подготовки к великолепной сценической карьере. Зато замужество изменило все – во многом так, как ей и не мечталось. Когда выходишь замуж, то уход из дома – дело куда более окончательное. А что до карьеры, то не только нет никаких признаков близкого конца войны, когда можно к этому вернуться, но появилась еще и проблема детей. Ее мать перестала танцевать, когда вышла замуж, и больше не танцевала никогда. Луиза впервые задумалась, чего это маме стоило, противилась ли она или сама предпочла ограничиться замужеством. Однако в свое ностальгическое видение Родового Гнезда и семейства она почему-то не могла или не хотела включать родителей: в этом было что-то (а у нее не было желания доискиваться что), что смутно ощущалось… неловкостью. Ей было известно только то, что в последние недели перед свадьбой она совсем не могла оставаться наедине с матерью почти так же, как и оставаться наедине с отцом, хотя и совсем не по одним и тем же причинам. Это мешало, потому как она видела, как настойчиво старается мать сделать все, чтобы свадьба прошла успешно. Мама с бесконечным терпением переносила примерки свадебного платья и других нарядов, отдала ей свои купоны на одежду, даже спросила, не хочет ли она предложить своей подруге Стелле стать подружкой невесты. Стелла отказалась (мягко, но решительно), пришлось выбирать, и в конце концов подружками стали Лидия, Полли и Клэри. Зоуи, ее мать и Дюши сшили им платья из белого гардинного тюля, который мама выкрасила в чае, так чтобы получился теплый кремовый цвет. В лондонских магазинах все еще продавали ленты из чистого шелка. Тетя Зоуи выбрала розовую, оранжевую и темно-красную – и сшила из них сумочки-мешочки. Платья были простыми: с высокой талией, глубоким круглым вырезом и широкой тесьмой по подолу. «Словно малышки кисти Гейнсборо», – заметил Судья, увидев их возле церкви. За короткое время между обручением и свадьбой предстояло сделать ужасно много дел, и большая их часть легла на плечи матери. Только, несмотря на все сделанное матерью, несмотря на написанные и разосланные письма, договоры и уговоры, она чувствовала к матери что-то, что было просто непереносимо: от этого в ней появлялись холодность, угрюмость, раздражительность, она резко отвечала на совершенно обычные вопросы, потом стыдилась этого, но никак не могла заставить себя извиниться. В конце концов она выяснила, что это: вечером накануне свадьбы мать спросила, имеет ли она представление «о всяком таком». Она мгновенно ответила, мол, да, имеет. Мать выдавила из себя улыбку и сказала: что ж, она полагает, что Луиза научилась всему этому на этих ужасных актерских курсах, – добавив, что ей не очень бы понравилось, если бы дочь вступала в брак «неподготовленной». Всякая недомолвка обращает любое дело в нечто отвратительное, а недомолвки, как она поняла, были лишь верхушкой айсберга. В горячке отвращения и гнева ей казалось, что ее мать все те недели ни о чем другом не думала, как только без конца гадала и представляла себе ее в постели с Майклом, проявляя отвратительнейшее любопытство к тому, что к ней не имело совершенно никакого отношения! (Как будто за кого-то замуж выходят, только чтобы с ними спать!) В тот вечер мать не могла и слова сказать без отвратительной двусмысленности. Да, ей нужно было лечь спать пораньше, нужно было хорошенько выспаться, ведь завтра особенный день. «Ты должна быть свежа для этого». Ну и пусть, подумала она тогда, наконец-то сбежав к себе в комнату в доме дяди Хью, через двадцать четыре часа она будет за много миль от нее. И такое больше не повторится.