Элизабет Джейн Говард - Смятение

Однако вскоре Луиза убедилась: жизнь в гостинице на Уайте, а потом и в других гостиницах, в Уэймуте и в Льюисе, была вовсе не тем, что ей представлялось. Майкл уходил в восемь утра, и она оставалась одна на целый день – день за днем – совсем безо всякого занятия. У отеля «Глостер» имелось еще и особое неудобство, отчего становилось только хуже, – начать с того, что он оказался невероятно роскошным. С непременным лобстером на обед и на ужин. Временами бывало и еще что-то, обычно не очень вкусное, но примерно через неделю она привыкла есть что подавали. Лобстер ей наскучил и даже стал ненавистен. Она читала книги, гуляла по городу, но тот был забит военными, и свист и сопровождавшие его неразборчивые, но, без сомнения, грубые выкрики вслед отвадили ее от гуляния. Потом однажды она зашла к зеленщику купить яблок и вдруг ни с того ни с сего пошатнулась, словно потеряла равновесие, все вокруг почернело, и она упала на землю, утонув в запахе грубой дерюги. Кто-то, склонившись над ней, успокаивал, мол, все с ней будет хорошо, спрашивал, где она живет, а она даже не могла сообразить. Голова ее лежала на мешке с картошкой, а на чулке спустилась петля. Ей принесли воды – стало легче.

– Отель «Глостер», – сказала она. – Я легко дойду.

Но какая-то добрая женщина отвела ее в отель, взяла ключ от ее номера и помогла подняться по лестнице.

– Я бы на вашем месте ненадолго прилегла, – сказала женщина, когда Луиза поблагодарила ее.

Женщина ушла, она и действительно легла на кровать прямо поверх скользкого одеяла. Было половина двенадцатого, судя по золотым часам, подаренным Судьей. Майкл раньше шести вечера не вернется. Она чувствовала себя разбитой, и ей неожиданно до боли захотелось домой. Луиза заплакала, а когда перестала и высморкалась в большой белый носовой платок Майкла, то опять легла. Смысла вставать, похоже, не было никакого.

После этого она по утрам лежала в постели, смотря, как Майкл бреется и одевается с, как ей представлялось, бессердечной быстротой, и молилась, чтоб случилось что-нибудь, что помешало бы ему уйти. Корабль, которым он командовал, новенький моторный торпедный катер, МТК, все еще стоял на стапеле на реке Медине, и он страстно восхищался всем, что происходило с судном. Каждый вечер он приходил домой, напичканный новостями о том, как продвигаются дела у катера (Луиза приучилась называть корабль по английской традиции, как каравеллу, «она», хотя про себя считала, что если корабль, то «он», а если судно, то «оно»). Потом они ужинали, потом он привлекал ее к себе, они ложились в постель, и он исполнял супружеские обязанности – всегда было одно и то же, и она старалась не утратить к этому охоты. Она не жаловалась на то, как ей одиноко, бессмысленно… ну, если по правде, скучно: она стыдилась таких чувств. Жены других моряков не жили в отеле, в нем вообще не было других женщин: люди приходили и уходили, похоже, одни они расположились тут надолго.

Когда она рассказал Майклу, как потеряла сознание в лавке зеленщика, он улыбнулся и сказал:

– О, милая! Ты думаешь, что это может быть…

– Что? – Луиза поняла, что он имел в виду, но была настолько ошарашена предположением, что хотела потянуть время.

– Милая! Ребенок! То, ради чего мы так старались!

– Не знаю. Может быть, полагаю. Говорят, что люди в таком положении падают в обморок. И их тошнит по утрам. Только меня ничуточки не тошнит.

Вскоре после этого она все же познакомилась с еще одной офицерской женой, леди намного ее старше, чей муж командовал эсминцем, и та попросила помочь ей в Миссии моряков [19] Христианская благотворительная организация, оказывающая помощь экипажам торговых и (во время войны) военных судов. .

– Нам всегда не хватает усердных помощников, – сказала эта дама. – Для вас непременно найдется дело, милочка.

Так что каждое утро с девяти до двенадцати она либо помогала в столовой, либо заправляла бесконечные койки. При заправке приходилось снимать простыни с нижних старых (как правило, до крайности серых, да еще и с запрятанными пивными бутылками, носками и прочим хламом). Это совпало с появлением приступов утренней тошноты. Когда Марджори Анструтер застала ее в позывах рвоты над раковиной, то отправила домой отлежаться, говоря, что она вполне все понимает и что Луизу, ставшую маленьким троянским конем, незачем выставлять напоказ. Тем все и кончилось. Она забеременела и понемногу свыклась с мыслью, что, видимо, так оно и должно быть: если выходишь замуж и больше тебе нечем заняться, то твое предназначение рожать детей. Хотя будущее все еще втайне нагоняло на нее страх, у нее получалось казаться неунывающей, и очень скоро пришло письмо от Ци, в котором говорилось, с каким восторгом восприняла та это известие (сообщенное Майклом по телефону).