Элизабет Джейн Говард - Смятение

– Что ж, оно наверняка будет роскошно выглядеть рядом с уставной ночной сорочкой, – выдавила она из себя.

– Дорогая, ты не носишь уставных ночных сорочек!

– Нет, но скоро придется. Правительство уже издало распоряжение об отсутствии вышивок на нижнем белье.

– Вот мерзавцы. Видимо, нам лучше купить его, пока оно не исчезло из магазинов.

– На белье нужны купоны, дорогой, а их на всех не хватает.

Эдвард подписал чек, и мистер Грин возвратился с тщательно упакованным белым пакетом.

– Надеюсь, мадам, вам доставит большое удовольствие носить это, – сказал он.

Когда они вышли из магазина, она поблагодарила:

– Дорогой, огромное спасибо тебе. Изумительный подарок.

Они ехали по Бонд-стрит к Пикадилли мимо разбомбленной церкви, вокруг заколоченной досками статуи Эроса и по Хаймаркет. На всех щитах значилась главная новость: «Мальта получает Георгиевский крест!» [9] В течение 1941 года немецкие и итальянские войска после многочисленных бомбардировок и артобстрелов пытались штурмовать остров Мальта, но безрезультатно. 15 апреля 1942 года король Георг VI наградил народ Мальты Георгиевским крестом за героизм. Окна нижних этажей зданий вокруг Трафальгарской площади были обложены мешками с песком. Около вокзала Чаринг-Кросс медленно вышагивал какой-то старик с плакатом на спине: «Конец света близок». Скворцы то и дело тучами закрывали небо. Договорились, что она приедет на следующей неделе, он поведет ее пообедать и поможет подыскать квартиру.

– Дорогая, сожалею, что не смогу сам принять тебя. Увы, Хью привык по пятницам ездить со мной… ты же понимаешь.

– Ничего страшного, дорогой. Разумеется, я по-нимаю.

Она понимала, но это не мешало ей заботиться о себе самой.

– Ты самая понимающая женщина в мире, – сказал он, помогая подняться в вагон и вручая купленную для нее газету. – Боюсь, «Сельской жизни» уже не было.

– Неважно. Почитаю все про то, как Мальта получила Георгиевский крест.

Он склонился, поцеловал ее, а потом, выпрямившись, принялся шарить в кармане.

– Едва не забыл. – И положил ей на колени три монеты по полкроны.

– Дорогой! Это еще зачем?

– Тебе на такси, я не смогу отвезти тебя домой.

– Это слишком много. И пяти шиллингов хватит.

– Третья – это медаль Эдварда за храбрость, – улыбнулся он. – За то, что вынесла этот и вправду ужасный обед… и вообще все. Должен лететь, уже к Хью опаздываю.

У нее на глаза навернулись слезы.

– Лети, – произнесла она.

Он ушел, поезд неспешно загрохотал над рекой, а она сидела, глядя в окно (к тому времени в купе собрались и другие пассажиры), пытаясь разобраться в путанице своих чувств к нему. Обиды, раздражение, даже то, что ребенка придется родить без его открытой поддержки, что ей приходится столько решать денежных проблем, вся эта кутерьма с поисками жилья и самостоятельного обустройства с четырьмя детьми, нуждающимися в заботе, – она не знала, каким чудом может оплатить обучение троих мальчиков, не говоря уж об этом, еще одном. Родители Ангуса предложили немного на самого старшего, только у них тоже нет денег, да и мысли у них те же, что и у Ангуса: единственная подходящая школа – это Итон. Разочарование: вот к чему она пришла после четырех лет связи… вообще-то, больше четырех лет… и ничуть не преуспела в том, чтобы он ушел от жены и женился на ней… «Пусть даже я и не всегда этого хотела», – мелькнула мысль.

Когда она впервые встретила его, то в ее разуме и в душе все словно просто перевернулось: он казался самым привлекательным из всех знакомых мужчин, Ангус же, как поняла она тогда (до чего забавно, что раньше ей это в голову не приходило), был абсолютно никчемен в постели, совсем. Непробиваемый романтик, он увлекся ею потому, что она напоминала ему одну актрису, которую он видел в пьесе Барри и обожал, зато к сексу прибегал нечасто (с извинениями, как можно поспешнее и в темноте), как человек, проявляющий прискорбную, но неоспоримую слабость, с какой она, надеялся он, имела так же мало общего, как ему грезилось. Эдвард тоже, по-видимому, считал, что секс по большей части дело мужское, но, когда первые восторги улеглись, ей все ж пришлось признать, что он, похоже, не считается с ее чувствами, не обращает внимания на мелочи, что приносят удовлетворение, себя же он тешил до того открыто и до того щедро, что ей оставалось вести себя с ним почти с материнской снисходительностью. Он раздевал ее, любовался ею, никогда не упускал случая сказать после, насколько ему было хорошо, как чудесна она была во всем, и ей стало довольно легко лгать в ответ и думать не об Англии, а о нем. И он делал так, что они очень хорошо проводили время и по-другому. Помимо ресторанов, танцзалов, подарков (казалось, быть с ним словно значило всякий раз отмечать день рождения, который он, по его словам, устраивал) ее привлекала в нем страсть – тот очевидный факт, что им интересовалась едва ли не каждая встреченная женщина, но он оставался с нею, наделял ее ощущением силы и избранности. Разумеется, случалось, она раздумывала, насколько он верен, но в этом проявлялись неспешно возраставшие долгосрочные притязания на него. С готовностью принимать любую возможность – пусть даже лучшей политикой казалось неподтвержденное прегрешение. После смерти Ангуса причин желать Эдварда в мужья стало столько и сделались они так тревожно сложны, что стоило одной из них заявить о себе, как она тут же вновь загоняла все эти причины в самые темные уголки под защиту зонтика, каковым успела посчитать свою неумирающую любовь к нему. Разумеется, он был ее великой любовью: у нее от него ребенок, если не два, четыре года она терпеливо предоставляла ему себя, стоило ему захотеть, вся ее жизнь вращалась вокруг его присутствия, его отсутствия, его потребностей и его ограничений. Она никогда не заглядывалась ни на кого другого, ей сорок два, а значит, подсказывало чутье, вряд ли стоит начинать. Она глубоко и безвозвратно предана ему. Когда, как теперь, какая-то дьявольская крупица сомнения пытается возвысить голос, заявляя, что в их отношениях что-то не совсем так, она отвергает любые сомнения. Если что не так, она не намерена доискиваться. Она любила его – вот и все, что ей требовалось знать.