Айн Рэнд - Идеал (сборник)

Он шел домой не потому, что другого пути не было; он мог бы идти дальше и не поворачиваться назад, и никто, никто на всем белом свете не обратил бы на это внимание. Через несколько часов рассветет. Потом настанет другой день. Он может залечь на своем чердаке и спать. А может и встать, и отправиться бродить по улицам, не разбирая пути. Разницы никакой.

Теперь придется искать другую работу. Тратить утомительные, бесконечно тянущиеся дни, чтобы потом получить возможность влачить другие бесконечно тягучие, утомительные и бессмысленные дни. По этой части у него был большой опыт.

Был грязный и мрачный отель – темные коридоры, пропахшие тухлыми тряпками, тесная, не по размеру, форменная куртка, постоянные звонки из душных номеров, разгоряченные потные лица перед его большими и чистыми глазами. Менеджер сказал тогда, что он слишком застенчив.

Была аптека – засиженное мухами зеркало позади длинного прилавка, на голове белый колпак набекрень, он сбивает фруктовые воды с мороженым в полосатом шейкере, мышцы на его лице застыли, как бы превратившись в маску из белого воска. Этот менеджер сказал, что он держится слишком скованно.

Был ресторан – клетчатые, с сальными пятнами скатерти, объявление: «Особый обед за 29 центов»; люди, едящие, опустив локти на стол; жарящиеся на кухне гамбургеры, наполнявшие зал мутной дымкой; и он с подносами, полными грязных тарелок над головой, бочком пробирающийся сквозь толпу… локти болят, спина онемела… это он, Джонни Дауэс, мечтавший о самой сути своей жизни. И удивлявшийся желаниям людей. Менеджер сказал тогда, что он не годится в бармены.

А в промежутках была горсточка никелевых монеток в кармане, с каждым днем становившаяся все легче и легче, утром чашечка кофе, а потом ничего – только тупая боль в животе под туго затянутым ремнем, постель – пятнадцать центов за ночь – в длинной комнате, пропахшей потом и лизолом; а затем скамья в парке и газета над головой, a под его закрытыми веками – песнь о жизни, не имеющая ответа. И не у кого просить помощи, и никто не предлагал ему никакой помощи. Только однажды леди в норковой шубке сухим тоном провещала, что-де нормальный и ответственный молодой человек всегда может выбиться в люди и закончить колледж, если будет усердно учиться, а потом стать уважаемым учителем или врачом в том случае, если у него есть честолюбие. У него честолюбия не было.

Он шел быстро. Башмаки его стучали по бетону, звуки отдавались от каменных кубов, возносящихся ввысь – в черную бездну над головой. В серых тоннелях, на длинных полосах сероватого пола, разукрашенного полосками утренней сырости, в молчании города, проложившего мертвые ходы под землей, ничто не встречало его – ни шепот, ни движение, ни эхо. Он был один.

Джонни Дауэс остановился возле узкого кирпичного дома. Зеленоватые потеки, похожие на следы помоев, выплеснутых из узких окон, словно усы подпирали почерневшие подоконники. Белые буквы на темных кирпичах боковой стены предлагали жевать табак, обрывки выцветшего плаката что-то говорили о цирке. Над дверью виднелась вывеска с выпавшими буквами: « кмнаты и ночлг».Под вывеской пристроилась пыльная стеклянная табличка с поблекшей надписью: « Постели-люкс 20 центов».

Лифта не было. Света на лестницах тоже. Джонни Дауэс медленно поднимался, держась рукой за холодный железный поручень. Он миновал уже много этажей, время от времени останавливаясь, чтобы отдышаться.

На второй сверху площадке приоткрылась дверь, и на пол упала полоска света. Старая лендледи стояла, поеживаясь, в линялом халате, запачканном на локтях, седые космы падали на опухшие глаза, корявые пальцы впились в дверную ручку.

– Так это ты, значить? – прошипела она высоким, чуть надтреснутым тоном. – Даже не надейся пробраться наверх. А я тебя поджидала, вот как, поджидала. Ты мне должен и знаешь об этом. Давай сюда деньги или наверх не пройдешь.

Долга накопилось за десять дней. Он достал чек из своего кармана и передал его старухе. Все, что у него было. Он слишком устал, чтобы спорить. И знал, что отдает не весь долг.

– Тебя уволили?

– Да, миссис Маллиген.

– Вот бестолочь, вот кто ты есть, именно бестолочь. Урожденный бездельник. Чтобы утром тебя здесь не было. Выметайся отсюда. Слышал?

– Да, миссис Маллиген.

Миновав ее, он поднялся на три ступеньки, когда за спиной проскрипел ее голос:

– А нечего удивляться тому, что у тебя никогда денег нету. Все на баб тратишь.