Френсис Фицджеральд: Возвращение в Вавилон

– Моя булочка, – сказал он.

– Папочка, папочка, папочка, папочка!

Она втащила его в комнату, где заждалась вся семья: мальчик и девочка одного возраста с ней, его свояченица и ее муж. Он поприветствовал Марион.

…

Он поприветствовал Марион с тщательно выбранной интонацией, в которой не было ни показного энтузиазма, ни неодобрения, но ее ответ прозвучал куда более прохладно, хотя она и постаралась спрятать выражение нескрываемого недоверия за доброжелательностью по отношению к его ребенку. Двое мужчин по-дружески пожали руки, и Линкольн Петерс на мгновение задержал свою на плече Чарли.

В комнате было тепло и по-американски комфортно. Трое детей бегали поблизости, играя в желтых квадратиках коридора, который вел в остальные комнаты, приближение шести часов вечера чувствовалось в энергичных всполохах камина и типично французских звуках на кухне. Но Чарли не мог расслабиться, сердце тяжело стучало, так что ему пришлось позаимствовать немного уверенности у собственной дочери, которая время от времени подходила к нему, сжимая в руках принесенную им куклу.

– Действительно на удивление хорошо, – настойчиво повторил он в ответ на вопрос Линкольна. – Не так уж много контор, у которых дела идут на лад, но у нас все хорошо как никогда. Правда, чертовски хорошо. В следующем месяце из Америки приедет сестра, будет присматривать за моим домом. Мой доход в прошлом году был больше, чем в то время, когда я был на подъеме. Видишь ли, эти чехи…

Похваляясь таким образом, он преследовал определенную цель, но спустя мгновение, уловив тень неодобрения в глазах Линкольна, поменял тему:

– Какие славные у вас дети, воспитанные, с хорошими манерами.

– Нам кажется, что Гонория тоже очень милый ребенок.

Марион Петерс вернулась с кухни. Она была высокой женщиной с тревогой в глазах, некогда бывшей по-американски свежей и миловидной. Однако на Чарли эти чары никогда не действовали, и он всегда удивлялся тому, что люди говорили о ней как о редкой красавице. С самого начала между ними установилась инстинктивная антипатия.

– Ну что же, и как ты находишь Гонорию? – спросила она.

– Чудесно. Я был изумлен, увидев, как она выросла за десять месяцев. Все дети выглядят очень хорошо.

– Доктор не был здесь уже год. Как тебе возвращение в Париж?

– Это очень забавно, когда вокруг так мало американцев.

– Я очень рада, – страстно сказала Марион. – Теперь наконец можно пойти в магазин, не заставив их подозревать в тебе миллионера. Мы пострадали, как и все, но в общем и целом есть в этом и хорошая сторона.

– Но было приятно, пока это все длилось, – сказал Чарли. – Мы были наподобие королей, практически неприкосновенные, жившие в атмосфере настоящего чуда. Сегодня в баре… – он запнулся, осознав свою ошибку, – не было никого, кого бы я знал.

Она внимательно посмотрела на него.

– Мне казалось, что тебе достаточно баров.

– Я зашел всего на минутку. Я выпиваю по стаканчику каждый день, но не более того.

– Не хочешь коктейль перед ужином? – спросил Линкольн.

– Я пью не больше одного раза в день, и на сегодня моя норма уже выполнена.

– Надеюсь, так и будет продолжаться, – сказала Марион.

Ее неодобрение было очевидно благодаря ледяному тону, но Чарли только усмехнулся; у него были куда более серьезные планы. Ее столь заметная агрессивность давала ему преимущество, и он достаточно знал, чтобы спокойно подождать. Он хотел, чтобы они начали разговор о том, что, по их мнению, привело его в Париж.

За ужином он не мог решить, на кого же Гонория больше похожа, на него или на свою мать. К счастью, если бы она не соединяла в себе черты их обоих, это могло бы привести к катастрофе. Огромное желание защищать ее прошло волной по его телу. Он думал, что знает, что он должен делать для нее. Он верил в силу характера, и как бы ему хотелось вернуть предыдущее поколение, для которого характер был непререкаемой ценностью. Однако всему приходит конец.

Он уехал вскоре после ужина, но отправился не домой. Ему было любопытно посмотреть на Париж ночью, оценить его более ясным и трезвым взглядом. Он купил билет на откидное место в казино и посмотрел на Джозефину Бейкер и ее шоколадные арабески.

Спустя час он ушел и отправился в сторону Монмартра, вверх по улице Пигаль к площади Бланш. Дождь закончился, и он увидел людей в вечерних нарядах, выходящих из такси, остановившихся перед кабаре, кокоток, прогуливающихся поодиночке или парами, и очень много негров. Он шагнул в освещенный проем, за которым звучала музыка, и остановился с чувством узнавания. Это был «Бриктоп», место, в котором он оставил столько времени и денег. Несколькими дверями далее он обнаружил еще одно знакомое старинное местечко и неосторожно сунул голову внутрь. Оркестр незамедлительно взорвался музыкой, пара профессиональных танцоров вскочила на ноги, а метрдотель бросился к нему, восклицая: