Френсис Фицджеральд - Ночь нежна

В соседнем зале Дик, со слоем мыльной пены на лице, клевал носом, укрытый парикмахерской накидкой. В зеркале, перед которым сидела Николь, отражалась часть коридора, соединявшего мужскую и женскую половины, и Николь встрепенулась, увидев в нем Томми, решительно направлявшегося в мужской зал. Она поняла, что сейчас все решится, и вспышка радостного волнения обожгла ее.

До нее донеслись обрывки начавшегося разговора.

– Привет, мне нужно с вами поговорить.

– …что-то серьезное?

– …серьезное.

– …не совсем подходящее.

Минуту спустя Дик, недовольно вытирая полотенцем наспех вымытое лицо, вошел в кабинку, где сидела Николь.

– Твой друг сильно распален. Он желает говорить с нами обоими. Я согласился, чтобы покончить со всем этим. Идем!

– Но меня еще не достригли.

– Не важно – идем!

Она нехотя попросила удивленную парикмахершу снять с нее пеньюар.

Чувствуя себя растрепанной и неухоженной, она последовала за мужем на выход. Стоявший снаружи Томми склонился к ее руке.

– Идемте в «Кафе дез Алье», – сказал Дик.

– Куда угодно, где можно спокойно поговорить, – согласился Томми.

Когда они устроились за столом под спасительной тенью деревьев и к ним подошел официант, Дик спросил:

– Николь, тебе что-нибудь заказать?

– Свежевыжатый лимонный сок.

– Мне – un demi [75], – сказал Томми.

– «Блэк-энд-уайт» и сифон с водой. – Дик посмотрел на официанта.

– К сожалению, «Блэк-энд-уайт» не осталось, есть только «Джонни Уокер».

– Хорошо.

– Ваша жена вас не любит, – внезапно выпалил Томми. – Она любит меня.

Оба уставились друг на друга с удивительно беспомощным выражением лиц. В подобной ситуации мужчины едва ли способны общаться напрямую, потому что их отношения косвенно определяются тем, в какой мере каждому из них принадлежит или будет принадлежать стоящая между ними женщина, и все их чувства проходят через ее раздвоенное «я», как через неисправный телефонный коммутатор.

– Минутку, – сказал Дик и повернулся к официанту: – Принесите мне лучше джин и сифон.

– Слушаюсь, месье.

– Итак, продолжайте, Томми.

– Мне совершенно ясно, что ваш брак с Николь изжил себя. Для нее он исчерпан. Я ждал этого момента пять лет.

– А что скажет Николь?

Оба перевели взгляд на нее.

– Я очень привязалась к Томми, Дик.

Он кивнул.

– Ты ведь меня больше не любишь, – продолжила она. – Осталась просто привычка. После встречи с Розмари ты никогда уже не относился ко мне, как прежде.

Недовольный таким поворотом разговора Томми резко перебил ее:

– Вы не понимаете Николь. Вы продолжаете обращаться с ней как с пациенткой только потому, что когда-то она была больна.

Их разговор внезапно был прерван настырным американцем зловещего вида, продававшим свежие выпуски «Геральд» и «Таймс», якобы доставленные прямо из Нью-Йорка.

– Все получено напрямую, – гордо сообщил он. – А вы здесь давно?

– Cessez cela! Allez Ouste! [76] – закричал Томми и продолжил, обращаясь к Дику: – Ни одна женщина не станет терпеть…

– Эй, приятели, – снова вклинился американец, – думаете, я впустую трачу время? А вот многие другие так не думают. – Он достал из бумажника серую газетную вырезку, и Дик сразу же узнал изображенную на ней карикатуру: толпы американцев лавиной стекают по трапу лайнера с набитыми золотом мешками. – Думаете, я не вольюсь в их ряды? Вольюсь! Я только что приехал из Ниццы на велогонку «Тур де Франс».

Пока Томми прогонял его своим свирепым «allez-vous-en», Дик вспомнил: это был тот самый человек, который пять лет назад приставал к нему на улице Сент-Анж.

– А когда «Тур де Франс» доберется сюда? – крикнул он ему вслед.

– С минуты на минуту, приятель.

Американец наконец удалился, бодро помахав им рукой на прощание, и Томми снова повернулся к Дику:

– Elle doit avoir plus avec moi qu’avec vous [77].

– Говорите по-английски! Что означает «doit avoir»?

– Doit avoir? Что со мной она будет счастливее.

– Ну да, прелесть новизны. Но мы с Николь были очень счастливы вместе, Томми.

– L’amour de famille [78], – глумливо усмехнулся Томми.

– А если вы с Николь поженитесь, это не будет «l’amour de famille»? – Нарастающий шум на улице заставил его прерваться; теперь шум приблизился к началу извилистого променада, и множество людей, прервав сиесту, которой они предавались где-то в тиши, толпой вывалились на улицу, потом толпа мгновенно превратилась в шеренгу, вытянувшуюся вдоль бордюра.