Надежда Тэффи - В стране воспоминаний. Рассказы и фельетоны. 1917–1919

Анна Ник. Ах, cher baron, вы не волнуйтесь, мы уладим.

Барон. Уладите! Знаю я вас капиталистов. Нет, передайте от меня вашему ме…ме…бе…ке…ке… что я предъявляю свои требования: пятьсот, да-с, пятьсот рублей жалованья и восьмичасовой рабочий день. И скажите, что я вообще соединяюсь с пролетариями всех прочих стран и объявляю забастовку.

Анна Ник. Ах, cher baron! Значит, вы всё-таки в принципе согласны идти в Наполеоны? Счастливый! Счастливый! Ах, я так мечтала сыграть тоже какую-нибудь роль в нашей революции. Быть, например, Марией-Антуанеттой и сложить голову под ножом гильотины. Но говорят, теперь ни одной гильотины днём с огнём не найдёшь. Не закладывать же мне её на собственные средства.

Барон. Вы можете быть Шарлоттой Корде.

Анна Ник. А кто же Марат?

Барон. Гм… Совет Солдатских и Рабочих депутатов. Наденьте белый чепчик, и когда Совет отправится брать ванну…

Анна Ник. Да, да, чепчик и передничек. Сколько аршин нужно на передничек?

Барон. Cherie! Ниниш! Вы будете очаровательна! Поцелуйте меня, Ниниш!

Анна Ник. Я не знаю… я не уполномочена от д.о.п.р.п.

Барон. Ну, в виду важности момента единоличное решение. Скорей, скорей, потому что я сейчас уже начинаю забастовку ( целует её ).

Анна Ник. Ах!.. А может быть, можно забастовку отложить? Я как уполномоченный от лица о.п.ж.о.р.п.и.к.с.б.м. ( после каждой буквы он её целует ) соглашаюсь удовлетворить предъявленные вами требования… единолично. В виду важности момента.

Выборы прошли, по-видимому, благополучно.

Ни бесчинств, ни эксцессов, ни прочих модных терминов, заключающих в себе широкое понятие от уличного скандала до массового убийства, в газетах не заметно.

Вероятно, эксцессы начнутся после подсчёта голосов.

Тайна подачи голоса сохранена свято.

Но – увы! – нет ничего тайного, что бы ни сделалось явным!

Вероятно, поэтому, в одном из полков петроградского гарнизона солдатам раздавали от полковых комитетов с грациозной откровенностью прямо один список № 4.

Чего там в прятки играть – люди свои.

Настроение в городе мирное.

Интеллигенция приятно удивлена, что её не колотят.

– С чего бы это, кажется? Ходи по улицам сколько угодно, выбирай бюллетень какой хочешь, опускай его в ящик, и никто тебя за это даже не колотит.

Этак мы и совсем разбалуемся.

Чтобы не очень много о себе думали, большевики издали указ о реквизиции тёплых вещей для солдат на фронте с каждой квартиры по одному одеялу и ещё по одной вещи на выбор.

Если же пожертвование окажется не первой свежести или недоброкачественно, то жертвователь будет оштрафован на пятьсот рублей.

Поручили реквизицию домовым комитетам.

– А не то хуже будет – сами придём.

Принимать высоких гостей многим не по средствам. Гости эти, по чистосердечному признанию Троцкого, не страдают «идолопоклонством перед чужой собственностью».

Домовые комитеты смутились. Велели готовить вещи и запросили городскую думу. Дума упрекнула домовые комитеты в малодушии, но на всякий случай решила сама прибегнуть к сбору тёплых вещей для армии, а буде призыв не подействует – прибегнуть к реквизиции. Таким образом, гордость граждан спасена.

– Вовсе мы вас не боимся, а сами захотели дать одеяла.

Но вот ещё пункт, вызвавший смятение в умах. Для кого, для какого фронта собираются вещи? Для солдат одеяла не нужны ни на войне, ни в тылу. Кроме того, по досадному совпадению в тот же день, когда был опубликован вышеупомянутый наказ, был напечатан и приказ Муравьёва, гласящий, что так как война кончена, то пусть солдаты сдают амуницию, откуда её получили. Вот тебе и одеяло!

Поэтому людям, не располагающим тёплыми одеялами, предлагаю на сей случай поверить Муравьеву, считать войну оконченной и лезть под одеяло самому.

Говорят большевики готовят нам новые наказы:

1) Отпустить всех пленных.

2) Уничтожить денежные знаки.

3) Брать за право выезда из города от одной до пяти тысяч.

Я предложила бы ещё брать за право невыезда. А то это похоже на поблажку. С какой стати допускать даром сидеть на месте?

У нового правительства денег мало: приходится изыскивать средства.

Бедный Троцкий, несмотря на то, что он даже не министр финансов, куда ни сунется, спрашивает:

– А где у вас здесь денежки?

И никто почему-то не хочет удовлетворить его любознательность.