Кэтрин Терстон: Член парламента

Catherine Cecil Thurston. John Chilcote. M. P. – London, 1906.

Вечером 23-го января, некоторые улицы Лондона покрылись таким непроницаемым туманом, какого не бывало уже много лет. Это само по себе незначительное явление природы оказало, однако, очень большое влияние на судьбу члена палаты общин, представителя Ист-Варка – такое же, как и пограничное восстание против Персии, поднявшееся в Хоросанской области. Первые известия об этом восстании пришли тоже к вечеру 23-го января, и к ним отнеслись сначала с недоверием и даже со смехом.

В восемь часов вечера эта новость стала распространяться в палате общин, часов в девять об этом уже говорили депутаты в кулуарах; речь шла, однако, не только о политике России, которая, при наружных симпатиях к шаху, на самом деле тайно разжигала мятеж; главным образом говорили о том, что «Saint Georges Gazette» – вечерняя газета ториев – отнеслась к этому событию серьезно и выступила с резким осуждением правительства.

Лэкли – собственник и издатель «Saint Georges Gazette» – уже несколько раз переходил от традиционной сдержанности тона в резкости новейшей журналистики. А в этот вечер он пошел еще дальше по этому пути и заявил в статье под сенсационным заглавием, что в этом будто бы совершенно невинном пограничном инциденте дело идет вовсе не об одном антагонизме рас. Это, по его словам, первые робкие попытки осуществить давно составленный и подготовленный русскими план, который постепенно созрел вследствие «вялой политики» современного британского правительства.

Впечатление статьи было очень сильное и очень различное на равных людей. Члены оппозиции усматривали важность статьи в чрезмерном, явно напускном спокойствии на министерских скамьях; правительство же с своей стороны не могло отделаться от неопределенного чувства, что вспыхнувший интерес оппозиции к пограничному инциденту предвещает, недоброе. Все эти различные ощущения создавали наэлектризованную атмосферу, не проявляясь, однако, ни в каких осязательных фактах. Палата продолжала заниматься текущими делами до половины двенадцатого вечера – и тогда только внесено было предложение перенести продолжение занятий на следующий день.

Первым вскочил со своего места Джон Чилькот, депутат от Ист-Варка. Он быстро выбежал из парламента в каком-то почти бессознательном состоянии. Увидав вдруг полицейского, который стоял под сводом большего двора с неподвижно-спокойным лицом, Чилькот инстинктивно хотел свернуть с своего пути, как бы боясь, что нарушится ход его мыслей, если он услышит чужой голос; во он сдержал свой, нервный порыв и заговорил первый.

– Какой туман! – сказал он с напускным спокойствием.

– Да, туманно; к западу все больше заволакивается, – ответил полисмен.

– Да? – неопределенно ответил Чилькот. Бодрый голос полисмена раздражал его, – и он уже во второй раз замечал в себе такую болезненную раздражительность. Не глядя больше на полицейского, он прошел через двор и вышел в ворота. В клубящемся тумане сверкнули ему навстречу огни двух фонарей, как глаза большой кошки, и обычное: «Кэб, сэр?» – смутно прозвучало в его ушах. Он остановился, уже направился было к дверце кэба, как вдруг у него промелькнула другая мысль.

– Нет, – быстро сказал он, – нет, – а лучше пойду пешком.

Кучер что-то пробормотал, щелкнул бичом, и коляска покатилась дальше под звон копыт.

Чилькот тем временем перешел с бесцельной поспешностью через улицу по направлению в Уайтголю. Там туман был еще более густым, так что едва можно было различить ближайший уличный фонарь. Но Чилькот продолжал быстро идти дальше. Зоркий наблюдатель обратил бы внимание на его странную походку: хотя он шел, казалось бы, очень уверенно, но весь вздрагивал при малейшем шуме, при малейшем прикосновении, как человек с болезненно- напряженной нервной системой.

Он продолжал идти и дальше с той же поспешностью, не замечая, что с каждым шагом мрак вокруг него сгущается, становится более влажным и осязательным, что пешеходы с каждой секундой все чаще наталкиваются друг на друга и слова проходящих людей звучат все непонятнее, все более неясно. Вдруг он понял, что тем временем произошло, и сразу остановился.

Он совершенно неожиданно попал в густой туман – в такую непроницаемую завесу, что человеческие фигуры, которые вот только-что еще виднелись хоть смутными тенями, теперь рассеялись в ничто, как бы стертые рукой волшебника; темнота точно всосала в себя свет уличных фонарей.