Кэтрин Терстон - Член парламента

Пока лекарство растворялось, он оперся одной рукой об стол и стал глядеть на пол, очевидно стараясь преодолеть свое нетерпение. Едва лепешки растворились, как он уже схватил стакан и опустошил его одним глотком. После того он снова спрятал пузырек в шкап и с легкой дрожью слова скользнул в постель.

Когда Ольсоп вернулся, Чилькот сидел, опершись на подушки; чашка с чаем стояла пустая на столике, и он держал во рту папироску. Раздражительность его исчезла. Он уже не так нервно двигался, глаза его блестели и бледное лицо имело более здоровый вид.

– Да, да, Ольсоп, – сказал он, – бывают разные минуты в человеческой жизни… Не все делается, как хочешь.

Ольсоп не стал поддерживать этот разговор и только сказал:

– Я приказал подать завтрак в маленькой столовой, сэр.

Чилькот завтракал в десять часов. Аппетит его был всегда очень слабый, а по утрам он совсем ничего не мог есть. Он положил немного рыбы себе на тарелку, но не дотронулся до неё. Потом он выпил две чашки чая, отодвинул стул, закурил свежую папироску и взял утреннюю газету. Он дважды развернул ее, дважды перевернул листы. Нерешимость сосредоточиться на определенной мысли парализовала его. Действие лепешек морфия сказывалось в большей твердости руки и взгляда, в укрепившейся власти над обостренной чувствительностью; но результаты были очень незначительны и непродолжительны. То время – шесть лет тому назад, – когда лепешки ободряли его ум, усиливали ясность понимания, укрепляли равновесие мыслей и действий, – это время отошло в прошлое. С ним случилось то же, что было, по его словам, с Лексингтоном: и в его жизни раб превратился в господина.

Когда он опять сделал усилие, чтобы, наконец, возбудить в себе интерес к газете, открылась дверь и вошел его секретарь.

– С добрым утром, – сказан он. – Простите, что я явился так рано.

Это был молодой человек лет двадцати-трех, с непринужденными манерами и очень живыми глазами. Его почтительность и предупредительность – он относился к Чилькоту, как к человеку, уже достигнувшему того, к чему он только стремился, – забавляла обыкновенно Чилькота, но иногда и тяготила его.

– Здравствуйте, Блессингтон, – сказал он. – Что опять произошло?

Он, по привычке, вздохнул и закрыл лицо рукой, ограждаясь от солнечного луча, который нежданно проник через туманный воздух.

Молодой человек усмехнулся.

– Дело идет о контрактах по рубке леса, – сказал он. – Вы обещали мне заняться этим делом. Ведь вы уже целую неделю медлите, а Крэк и Бернадж слезно молят дать ответ. – Он подошел в столу и положил бумаги, которые принес, на столик подле Чилькота. – Я очень жалею, что должен вас побеспокоить, – прибавил он. – Надеюсь только, что нервы у вас сегодня в порядке.

Чилькот перебирал бумаги. Когда Блессингтон заговорил о нервах, он поглядел на него с подозрением, но невинное лицо секретаря успокоило его.

– Нет, – сказал он, – мне лучше. Я вчера вечером успокоил нервы бромом. Я ведь знал, что туман свалит меня с ног, если я не приму мер предосторожности.

– Я очень рад, что вам лучше, хотя все-таки лучше бы не брать брома. К нему можно привыкнуть, и это опасно. Что касается того дела в Варке, то хорошо бы заняться им теперь, если вы ничего против этого не имеете.

Чилькот провел рукой по бумагам.

– Выходили вы вчера на улицу, Блессингтон? – спросил он.

– Нет, я ужинал с знакомыми в «Савой-отеле», и мы пропустили час тумана. К тому же, кажется, он был очень густой в отдельных местах.

– Да, кажется.

Блессингтон поправил свой изящный галстук. Он быль очень учтив, но у него было сильно развито чувство долга.

– Простите, м-р Чилькот, – сказал он. – Нельзя ли поговорить о контракте. Мне неприятно надоедать, но…

– Ах, да, контракт. – Чилькот взглянул на него, думая о другом. – Кстати, не видали ли вы вчера мою жену? Что она делала вчера вечером?

– Я пил чай днем у м-сс Чилькот. Она говорила мне, что будет к обеду у леди Сабинет, и что до того должна сделать еще несколько визитов. – Он покосился на бумаги и на неподвижную руку Чилькота.

Чилькот засмеялся.

– Ева, однако, очень любит светскую жизнь, – сказал он. – Я бы не мог обедать у Сабинетов, если бы даже эта дало мне пост премьера. У них ужасный мэтр д'отель, какое-то фамильное наследие. Он неимоверно толст и громко сопит. Когда я в последний раз у них завтракал, меня преследовало потом во сне воспоминание о нем.

Блессингтон весело усмехнулся.