Олдос Хаксли - Время должно остановиться

Через десять минут сделка была завершена.

– …Девятнадцать, двадцать, двадцать одна, двадцать две. Все правильно, hein? [59] Верно? ( фр. )

– Спасибо, – сказал Себастьян. Он забрал толстую пачку купюр в сотню лир каждая и уложил в свой бумажник. Его лицо оставалось раскрасневшимся, но глаза блестели возбуждением и нескрываемой радостью победителя. Ведь сначала торговец предложил ему всего тысячу лир. С несвойственной ему смелостью Себастьян потребовал три. В результате они сошлись на двух тысячах двухстах, что было на двадцать процентов выше средней цифры между предложенной и названной ценой. Чувствуя, что вправе гордиться собой, Себастьян сунул бумажник в карман, поднял взгляд и увидел, что антиквар смотрит на него с почти отеческой нежностью.

– Человека, который уже в столь юные годы умеет со знанием дела сбыть свой товар, – сказал мсье Вейль, снова похлопывая его по плечу, – ждет блестящая карьера в бизнесе.

– Нет, бизнес не для меня, – ответил Себастьян, и когда собеседник вопросительно вздернул брови, пояснил: – Понимаете, я – поэт.

Поэт? Но именно поэтом мечтал стать в молодости мсье Вейль. Чтобы выразить весь лиризм сердца, познавшего страдания…

– De purs sanglots, – повторил он. – Mais, hélas… [61] Но, увы… ( фр. ) Увы, долг повелел мне пойти другой дорогой.

Он вздохнул и продолжил расспрашивать Себастьяна о его семье. Ведь несомненно, что в такой рафинированной среде существовала давняя традиция почитания поэзии и искусств, не так ли? А когда мальчик сообщил, что его отец был адвокатом, он выразил уверенность, что мистер Барнак был одним из тех просвещенных деятелей юриспруденции, которые посвящали все свободное время музам.

Мысль о том, что у его отца вообще могло быть свободное время и он посвящал его чему-либо, кроме чтения политических документов, вызвала у Себастьяна громкий хохот. Но поскольку, как ему показалось, смех обидел мсье Вейля, он поспешил дать объяснение приступу овладевшего им веселья.

– Понимаете, – сказал он, – мой отец своеобразный человек.

– Своеобразный?

Себастьян кивнул и в своей обычной несколько бессвязной манере пустился в рассказ о профессиональной карьере Джона Барнака. И по не совсем понятной причине, быть может, просто в силу своего нынешнего приподнятого настроения, ему показалось вполне естественным изобразить все в героических тонах – воспеть успешную адвокатскую практику отца, преувеличить его роль как политического деятеля, подчеркнуть величие жертв, на которые ему пришлось пойти.

– Но какое благородство! – воскликнул мсье Вейль.

Себастьян воспринял эти слова так, словно они были похвалой, адресованной лично ему. Теплая волна чужой славы подхватила и понесла его.

– У отца очень много денег, – продолжал он. – Но он все раздает. Политическим беженцам и на другие подобные цели.

Удовольствие от похвальбы заставило его на время позабыть лютую ненависть, которую он испытывал к кровососам, забиравшим то, что по праву принадлежало ему самому и лишившим даже обычного смокинга.

– К примеру, есть такой политик по фамилии Каччигвида…

– Вы говорите о профессоре?

Себастьян кивнул. Мсье Вейль быстрым взглядом оглядел помещение магазина и, хотя он был все еще пуст, возобновил разговор, заметно понизив голос:

– И он что же, друг вашего отца?

– Он приезжал к нам ужинать, – с важным видом ответил Себастьян, – незадолго до нашего отъезда во Флоренцию.

– Лично я, – перешел на шепот мсье Вейль, снова бегло осмотрев магазин, – считаю его великим человеком. Однако позвольте дать вам один добрый совет.

После чего выразительно подмигнул, поднес указательный палец к своим изящной лепки губам и покачал головой.

– Молчание – золото, – произнес он тоном оракула.

Внезапный звонок дверного колокольчика заставил их обоих вздрогнуть и резко повернуться, как пару заговорщиков. В магазин входили две дамы лет сорока: полноватая брюнетка, а вторая – светловолосая, загорелая и спортивного телосложения. Лицо мсье Вейля тут же засветилось искренней радостью.

– Gnädige Baronin! [62] Дорогая баронесса! ( нем. ) – воскликнул он. – Y la reina de Buenos Aires! [63] И королева Буэнос-Айреса! ( исп. )

Буквально оттолкнув Себастьяна в сторону, он перепрыгнул через прилавок с кассой, нырнул под правую руку распятого Христа в натуральную величину и устремился к вошедшим леди, чтобы в экстазе поцеловать им руки.