Висенте Бласко-Ибаньес - Обнаженная

Она двигалась по сценѣ, какъ начинающая артистка, подбоченившись, угловато выставивъ локти, смущаясь и краснѣя, и въ этой позѣ она пѣла фальшивымъ голосомъ отвратительныя сальности, которыя рѣзко контрастировали съ ея кажущеюся робостью. Въ этомъ и состояла ея заслуга, и публика встрѣчала ея отталкивающія слова одобрительнымъ рычаньемъ, довольствуясь этими прелестями и не требуя, изъ уваженія къ ея священной неподвижности, чтобы она задирала ноги или виляла животомъ.

При появленіи ея художникъ толкнулъ друга локтемъ. Онъ не рѣшался заговорить, тревожно ожидая мнѣнія старика и слѣдя однимъ глазомъ за выраженівмъ его лица.

Другъ оказался великодушнымъ.

– Да… нѣкоторое сходство есть. Глазами… фигурою… манерами она напоминаетъ Хосефину; она даже очень похожа… Но что за обезьяньи гримасы она строитъ! Какія гадкія слова!.. Нѣтъ, это уничтожаетъ всякое сходство между ними.

И, словно его раздражало это сходство между милой покойницею и этою безголосою и противною дѣвченкою, Котонеръ насмѣшливо повторялъ всѣ циничныя выраженія, которыми оканчивались куплеты.

– Прелестно!.. Очаровательно!..

Но Реновалесъ оставался глухъ къ этой ироніи. He отрывая глазъ отъ «Фреголины», онъ продолжалъ толкать друга локтемъ и шептать:

– Это она, не правда ли?.. Совсѣмъ она; такая же фигура… Кромѣ того, Пепе, у этой женщины, видно, есть талантъ… и грація.

Но Котонеръ насмѣшливо качалъ головою. Конечно. И видя, что по окончаніи номера Маріано собирается остаться еще на второе представленіе и не встаетъ съ кресла, онъ рѣшилъ было распрощаться съ нимъ, но въ концѣ концовъ остался и поудобнѣе усѣлся въ креслѣ, съ намѣреніемъ подремать подъ музыку и говоръ публики.

Нетерпѣливое прикосновеніе маэстро вывело его изъ пріятныхъ мечтаній. «Пепе… Пепе». Тотъ повернулъ голову и сердито открылъ глаза. «Чего тебѣ?» На лицѣ Реновалеса появилась хитрая, медовая улыбка. Очевидно, маэстро собирался поднести ему какой-нибудь сюрпризъ въ сладкой оболочкѣ.

– Мнѣ пришло въ голову, что мы могли-бы зайти на минутку за кулисы и посмотрѣть ее вблизи…

Другъ отвѣтилъ ему съ искреннимъ негодованіемъ. Маріано воображалъ себя, повидимому, молодымъ человѣкомъ и не отдавалъ себѣ отчета въ своей внѣшности. Эта госпожа подниметъ ихъ на смѣхъ и разыграетъ роль цѣломудренной Сусанны, къ которой пристаютъ два старика… Реновалесъ замолчалъ, но вскорѣ опять заставилъ друга очнуться отъ дремоты.

– Ты могъ бы пойти одинъ, Пепе. Ты опытнѣе и смѣлѣе меня въ такихъ вещахъ. Ты можешь сказать ей, что я желаю написать съ нея портретъ. Понимаешь ли, портретъ за моею подписью!..

Котонеръ расхохотался надъ наивностью человѣка, дававшаго ему такое порученіе.

– Спасибо, сеньоръ. Я очень польщенъ вашимъ довѣріемъ, но не пойду за кулисы… Экій дуракъ!.. Да неужели ты серьезно воображаешь, что эта дѣвчонка знаетъ, кто такое Реновалесъ, или слышала когда-нибудь твое имя?

Маэстро изумился съ дѣтскимъ простодушіемъ.

– Голубчикъ, но вѣдь имя мое… не разъ повторялось въ газетахъ… а мои портреты… Скажи лучше прямо, что не желаешь итти.

И онъ замолчалъ, обидѣвшись на друга за отказъ и за предположеніе, что слава его не долетѣла до этого уголка. Друзья часто бываютъ глубоко несправедливы и выказываютъ неожиданное презрѣніе.

По окончаніи спектакля маэстро почувствовалъ потребность сдѣлать что-нибудь, не уйти безъ того, чтобы послать «Красавицѣ Фреголинѣ» какого-нибудь доказательства своего поклоненія. Онъ купилъ у цвѣточницы прелестную корзину, которую та собиралась унести домой, огорчившись, что торговля идетъ плохо въ этотъ вечеръ, и попросилъ немедленно отнести ее сеньоритѣ… «Фреголинѣ».

– Хорошо, Пепитѣ, – сказала женщина фамильярнымъ тономъ, точно та была ея близкою знакомою.

– И скажите ей, что это отъ сеньора Реновалеса… отъ художника Реновалеса.

Женщина покачала головою, повторяя имя. Хорошо, отъ Реновалеса. Она произнесла это имя совершенно равнодушно, какъ любое другое, и безъ малѣйшаго удивленія приняла отъ художника пять дуро на чай.

– Пять дуро! Дуракъ! – пробормоталъ Котонеръ, потерявъ всякое уваженіе къ маэстро.

Котонеръ не давалъ больше другу увлекать себя въ театръ. Тщетно разсказывалъ ему въ восторженномъ тонѣ Реновалесъ ежедневно про эту женщину, подробно распространяясь о перемѣнахъ въ ней въ зависимости отъ туалета. To она появлялась въ свѣтло-розовомъ платьѣ, очень похожимъ на одно платье, висѣвшее въ шкафу его особняка, то – въ огромной шляпѣ съ цвѣтами и вишнями, слегка напоминавшей маленькую соломенную шляпку, которая хранилась среди старыхъ вещей покойной. О, какъ ясно помнилъ онъ бѣдную Хосефину! И каждый вечеръ воспоминанія еще разжигались въ немъ видомъ этой женщины.