Мигель де Унамуно: Авель Санчес

– Понимаю, Авель.

– Я не сумею тебе объяснить, мне проще выразить это кистью…

– И ты напишешь ее павой, или самкой королевского павлина, с крохотной головкой…

– Лучше модели не сыщешь! Просто великолепная! Какие глаза! Какой рот! Чувственный и в то же время плотно сжатый… Глаза, которые смотрят и словно не видят тебя… Какая шея! А этот бронзовый оттенок кожи! Если ты не обидишься…

– А на что я должен обижаться?

– Можно подумать, что в жилах ее течет индейская кровь. Да, да, есть в ней что-то от непокорной индианки или, скорее, дикого, неприрученного зверя, что-то от пантеры, в лучшем смысле этого слова. И в то же время вся она – сама бесстрастность.

– И еще какая!

– Так или иначе, но я надеюсь, милый, сделать для тебя прекрасный портрет.

– Почему же для меня? Для нее!

– Нет, портрет с нее, но предназначается он тебе.

– Ни в коем случае! Пусть ее портрет ей и принадлежат!

– Хорошо, пусть он принадлежит вам обоим. Кто знает… быть может, именно он вас соединит.

– Ладно, ладно! Видно, ты из портретиста хочешь переквалифицироваться…

– В кого угодно, Хоакин, хоть в сводника! Лишь бы ты перестал мучиться. Мне больно видеть тебя в таком состоянии.

Начались сеансы, которые сводили их всех троих вместе. Елена располагалась на помосте, величавая и надменная, словно богиня, склоняющаяся перед велением рока. Гордое и холодное лицо ее, казалось, излучало презрение.

__ Можно мне разговаривать? – спросила она на первом же сеансе у Авеля.

– Да, конечно, прошу вас… И двигаться тоже можете; мне даже лучше, если вы будете двигаться и говорить – оживает ваше лицо… Я ведь не фотографией занимаюсь, да и вообще, признаюсь, мне бы ужасно не хотелось писать статую…

И она принялась болтать, болтать без умолку. Но двигалась Елена мало, боясь потерять назначенную ей позу. О чем она болтала? Друзья затруднились бы сказать. Они буквально пожирали ее глазами, но слов не слышали.

А она все болтала и болтала, полагая, вероятно, что молчание может быть сочтено за отсутствие светскости. Но, болтая, она не упускала случая поддеть Хоакина.

– Везет ли тебе на пациентов, кузен? – спрашивала она его.

– А разве тебя это интересует?…

– Почему же я не могу поинтересоваться!.. Представь, например…

– Не представляю.

– Если ты можешь интересоваться моими делами, то почему же я не могу интересоваться твоими? Да и, кроме того, кто знает…

– Как понять это «кто знает»?

– Будет вам, – прервал их пикировку Авель, – только и знаете подкусывать друг друга.

– Между родственниками так и должно быть, – сказала Елена, – Да и к тому же, говорят, что так всегда начинается…

– Что начинается? – спросил Хоакин.

– Ты начал, тебе и знать, чем это должно кончиться.

– Будь уверена, что я сумею и кончить.

– Есть разные способы кончать, кузен.

– И разные – начинать.

– Бесспорно. Скажите, Авель, а это словесное фехтование с кузеном не мешает вам работать?

– Нет, нет, напротив! Это, как вы его называете, фехтование придает вашему взгляду и вашим жестам больше живости. Но, впрочем…

Через два дня Елена и Авель говорили уже друг другу «ты» – так пожелал Хоакин, который на третий сеанс не пришел вообще.

– Посмотрим, посмотрим, как подвигается портрет, – сказала Елена, подходя к мольберту.

– Ну как, нравится?

– Сама не пойму, да и откуда мне знать – похожа я или нет?

– Как? У тебя нет зеркала? Ты никогда не гляделась в него?

– Да, но…

– Что значит «но»?

– Разве я могу судить…

– А тебе не кажется, что вот в этом зеркале ты довольно красива?.

– Оказывается, ты еще и льстец!

– Хорошо, спросим у Хоакина.

– Только не упоминай о нем, прошу тебя. Он просто невыносим!

– А я как раз хотел поговорить о нем.

– В таком случае я ухожу!

– Нет, подожди и выслушай меня. Зачем ты заставляешь беднягу страдать?

– А, так ты еще и адвокатствуешь за него? Уж не плата ли это за портрет?

– Понимаешь, Елена, может быть, ты зря так играешь с кузеном. Конечно, в нем есть…

– Что-то на редкость тяжелое!

– Нет, он просто очень замкнут, немного высокомерен, резок, слишком поглощен своими переживаниями, но он хороший, безупречно честный, талантливый. Его ждет блестящее будущее, он любит тебя до безумия…

– А если, несмотря на все, я не люблю его?

– Тогда не нужно его обнадеживать.

– Да разве я его обнадеживаю? Мне уж надоел твердить ему, что он славный малый, но именно потому что он славный малый, превосходный кузен – и это говорю серьезно, – я не желаю терпеть его в качестве поклонника и тем более жениха.