Мигель де Унамуно: Авель Санчес

– Конечно, конечно, – растерянно пробормотала Елена обезоруженная столь неожиданной атакой. – Я ведь только потому так сказала, что на тебя все смотрят…

– Нет, уж будьте спокойны, если и смотрят, то на вас. Вероятно, вспоминают тот великолепный портрет, то великое произведение искусства…

– Я бы на твоем месте… – начала было свекровь.

– Вы на моем месте, мама? То есть если бы вы были в таком положении? Так что же тогда?

– Если ты будешь, дочка, продолжать в том же духе, то лучше давай вернемся домой, и я больше никогда не буду ни гулять с тобой, ни даже посещать твой дом… вернее – дом твоего отца.

– Именно мой дом, мой и моего мужа, хотя, между прочим, это и ваш дом тоже…

– Интересно, с каких это пор ты стала так умничать?

– Умничать? Ах, да, настоящим умом наделены, конечно, другие!

– Какова тихоня! А еще в монахини собиралась, покамест отец не выловил для нее моего сына…

– Я уже просила вас не касаться этой темы. Мне лучше знать, как мы поженились.

– Но мой сын тоже об этом кое-что знает.

– Да, он тоже знает. И впредь, прошу, об этом ни слова.

У Авелина и Хоакины родился сын, в жилах которого смешалась кровь Авеля Санчеса и Хоакина Монегро.

Первая же распря разгорелась из-за имени, которым надлежало его наречь; молодая мать хотела, чтобы он звался Хоакином, Елена настаивала, чтобы его назвали Авелем, а Авель, Авелин и Антония решили в выборе имени положиться на решение Хоакина. И в душе Монегро разгорелась борьба. Столь простое, казалось бы, дело, как выбор имени новому человеку, разрослось у Хоакина до размеров какого-то таинства, какой-то вещей ворожбы, словно речь шла о будущей судьбе новорожденного, о его душе.

«Если назвать его Хоакином, – рассуждал он. – Хоакином, как я, затем он будет называться просто Хоакином С. Монегро, а потом постепенно исчезнет и эта буква «С», к которой сведется. ненавистная фамилия Санчес… Затем, уже у его сына, имя это и вовсе исчезнет, и потомство Авеля Санчеса растворится в моем… Но, быть может, лучше назвать его Авелем Монегро, Авелем С. Монегро и таким образом окончательно искупить имя Авеля? Его деда, врага моего, зовут Авель, но ведь Авелем зовут и отца ребенка, моего зятя, моего сына, и это уже новый, дорогой мне Авель, теперь целиком принадлежащий мне, созданный моими руками… Что из того, что он будет называться Авелем, если тот, другой, его дед, уже не будет Авелем, по крайней мере никто не будет его знать под этим именем, а будут знать лишь только под тем, под которым я выведу его в своих записках, под тем, которое я запечатлею на его лбу огненными письменами? Однако, с другой стороны…»

И вот пока он так колебался, не кто иной, как сам Авель Санчес, художник, неожиданно разрешил этот вопрос. Он сказал:

– Наречем его Хоакином. Авель – дед, Авель —. отец, Авель – сын… Целых три Авеля… Это слишком. Да и, помимо всего, мне не нравится это имя… Это имя жертвы…

– Почему же ты разрешил дать его своему сыну? – запротестовала Елена.

– Это было твое желание, и я, чтобы не спорить… – Хотя, представь себе, например, что, вместо того чтобы посвятить себя медицине, он вдруг занялся бы живописью… И были бы Авель Санчес-отец и Авель Санчес-сын…

– В то время как может быть только один Авель Санчес, – добавил с едва заметной издевкой Хоакин.

– По мне, так пусть будет их целая сотня, – ответил художник. – Я всегда останусь самим собой.

– Кто же в этом сомневается! – отозвался его друг.

– Да, да, назовем его Хоакином и покончим с этим.

– И пусть только не посвящает себя живописи, не правда ли?

– Или медицине, – заключил Авель, делая вид, что подхватывает шутку.

И мальчика нарекли Хоакином.

Первое время ребенка выхаживала Антония. Она часто брала его на руки, горячо прижимала к груди, словно стремясь защитить его от какой-то неведомой напасти, которую она будто предчувствовала, и приговаривала:

– Спи, мой маленький, спи. Чем больше ты будешь спать, тем лучше. Вырастешь сильным и здоровым. Да и всегда лучше спать, чем бодрствовать, особенно в этом доме. Что-то сулит тебе жизнь? Дай бог, чтобы в тебе не взыграла кровь родителей, не стали в тебе бороться Санчесы и Монегро!

И, даже когда ребенок засыпал, она продолжала держать его на руках и молилась, молилась.

И ребенок poc, по мере того как росли «Исповедь» и «Воспоминания» его деда с материнской стороны и слава его второго деда – художника. А слава Авеля еще никогда не была столь громкой, как в ту пору. Казалось, что Авель Санчес очень мало интересовался всем, что не было связано с его репутацией художника.