Мигель де Унамуно - Авель Санчес

– Ну-с, – холодно начал отец, как только они остались' наедине, – так от чего или от кого ты собираешься меня спасать в своем монастыре?

– Видишь, отец, я не знаю точно, от чего или от кого, но знаю, что тебя нужно спасти. Я не знаю, что происходит у нас тут в доме, что происходит между тобой и матерью, не знаю, что происходит в тебе самом, знаю только, что происходит что-то плохое…

– Это тебе нашептал твой исповедничек?…

– Нет, исповедничек тут ни при чем, он даже не заикался об этом; мне вообще никто ничего не говорил, но я с самого рождения чувствовала, что происходит что-то неладное. Здесь, в этом доме, бродишь, как в духовных потемках!

– Все эти бредни ты вычитала из своих книг…

– Равно и ты свои бредни почерпнул из своих книг. Неужели ты думаешь, что только книги, которые говорят о том, что происходит в нашем теле, под бренной человеческой оболочкой, эти твои книги с такими уродливыми картинками, разными там скелетами, костями да кишками способны научить истине?

– Нет, прежде скажи, что ты называешь духовными потемками?

– Ты это знаешь лучше, чем я, отец; ты ведь не будешь отрицать, что в доме у нас что-то происходит, что здесь как бы сгустился какой-то туман, какая-то грусть, которая заполнила все, расползлась по всем щелям, что ты никогда не бываешь доволен, что ты страдаешь, словно над тобой тяготеет тяжкий грех…

– Первородный грех! – саркастически добавил Хоакин.

– Вот, вот, – воскликнула дочь, – он самый, от которого ты так и не избавился!

– Но ведь раз меня крестили!..

– Это не имеет значения.

– И для того чтобы излечить меня, ты собираешься постричься в монахини, не так ли? Так вот, прежде чем давать лекарство, нужно поставить точный диагноз, установить происхождение болезни…

– Да избавит меня господь от этого, отец, меньше всего бы я хотела быть твоим судьей.

– Однако осуждать меня можно? Разве не так?

– Осуждать тебя?

– Да, да! Осуждать… Вот так взять и уйти в монастырь – это и значит осудить меня…

– Ну, а если бы я вышла замуж? Если бы я бросила тебя ради мужа?…

– Смотря ради какого мужа.

Наступила короткая пауза.

– Так вот, дочка, – продолжал Хоакин, – со мной и в самом деле творится что-то неладное; я страдаю, страдаю уже давно, почти всю свою жизнь. Многое из того, о чем ты догадалась, – правда. Но своим решением постричься в монахини ты прикончишь меня, доведешь меня до отчаяния. Имей сострадание в своему отцу, несчастному отцу…

– Именно из сострадания…

– Нет, из чистого эгоизма. Ты видишь, как я страдаю, и тем не менее бежишь. Желание ничего не видеть и не слышать влечет тебя в монастырь. Разве это не есть чистейший эгоизм? Представь себе, что я заболел тяжелой, затяжной болезнью – ну, к примеру, проказой, что ли; разве ты ушла бы от меня в монастырь под предлогом вымолить мне у бога здоровья? Ответь, бросила бы ты меня?

– Нет, конечно, я бы тебя не бросила. Ведь я твоя единственная дочь.

– Так вот считай, что я болен проказой. Останься ухаживать зa мной. Я перейду под твою опеку, буду делать все, что ты пожелаешь.

– Ну, если так…

Отец поднялся и, глядя на дочь увлажнившимися от слез глазами, обнял ее и прошептал на ухо:

– Хочешь вылечить меня?

– Конечно, отец.

– Выйди замуж sa Авелина.

– Что? – воскликнула Хоакина, высвобождаясь из отцовских объятий и оторопело глядя на Хоакина.

– А что… что, собственно, тебя удивляет? – несколько смущенно пробормотал отец.

– За Авелина? За сына твоего врага?

– Кто тебе сказал, что его отец – мой враг?

– Твое упорное молчание на протяжении многих лет.

– Так вот именно потому, что он сын того, кого ты называешь моим врагом…

– Я не знаю, что происходит между вами, и не хочу знать, но последнее время ты так обхаживаешь его сына, что меня обуял страх… Я боюсь… даже сама не знаю, чего боюсь. Твоя привязанность к Авелину показалась мне чудовищной, какой-то зловещей.

– Да нет же, Хоакина, нет! В Авелине я думал найти искупление. И поверь, что если бы тебе удалось навсегда привести его в наш дом, если бы удалось сделать его моим сыном, для меня это было бы спасением, обновлением души.

– Неужели ты, мой отец, хочешь, чтобы я искала его любви, стремилась завлечь его?

– Нет, я вовсе не это имел, в виду.

– А что же?

– Ну, если он сам, например…

– Уж не сговорились ли вы оба за моей спиной, даже не потрудившись справиться о моих чувствах?

– Нет, нет, это только я, твой несчастный отец, посмел подумать…