Мигель де Унамуно - Туман

В этот момент Аугусто прошел мимо Эухении, но не заметил ее.

«Знакомство приходит позже, – продолжал он рассуждать. – Но что это мелькнуло? Готов поклясться, мою орбиту пересекли две сверкающие таинственные звезды… Она? Сердце говорит мне… Но пусть помолчит, я уже дома!»

Аугусто направился прямо в спальню и, бросив взгляд на кровать, сказал: «Один! И спать буду один! Грезить – один! Когда спят вдвоем, сны должны быть общими. Таинственные флюиды должны объединять два мозга. А может быть, по мере того как сердца становятся все ближе, умы все более отдаляются? Возможно. Возможно, здесь отношение обратное. Если двое любящих одинаково мыслят, то чувства противоположны; если же они охвачены одним чувством, то каждый думает о чем-то другом – быть может, совсем противоположном. Женщина любит своего мужчину лишь до тех пор, пока он думает не так, как она, – точнее говоря, пока он думает. Посмотрим-ка на нашу почтенную супружескую пару».

По вечерам, перед сном, Аугусто часто играл со своим слугой Доминго партию в туте, [45]а жена Доминго, кухарка, наблюдала за их игрой.

Партия началась.

– Двадцать в червах! – пропел Доминго.

– Что, если я женюсь? – воскликнул вдруг Аугусто.

– Очень было бы хорошо, – сказал Доминго.

– Смотря на ком, – решилась вставить его жена Лидувина.

– Но разве ты сама не вышла замуж? – спросил Аугусто.

– Смотря за кого, сеньорито.

– Как это? Объясни.

– Жениться легко; не так легко быть женатым.

– Так говорит народная мудрость, источник…

– А какая она, та, что будет вашей женой, сеньорито? – перебила Лидувина, испугавшись, что Аугусто выпалит целый монолог.

– Хочешь узнать какая? Нет, сначала ты скажи, какая она должна быть!

– Ведь вы, сеньорито, такой добрый…

– Да говори же, говори прямо.

– Вспомните, что говорила покойная сеньора.

Услыхав благоговейное упоминание о своей матери Аугусто положил карты на стол, и на миг прошлое нахлынуло на него. Не раз его мать, эта кроткая женщина, изведавшая много горя, говорила: «Недолго мне осталось жить, сын мой; твой отец уже зовет меня. Возможно ему я больше нужна, чем тебе. Вот уйду я из этого мира, и ты останешься в нем один – женись, женись как можно скорее. Приведи в этот дом госпожу и хозяйку. Не то чтобы я не доверяла нашим старым, преданным слугам, нет. Но все-таки приведи сюда хозяйку. И чтобы она была хозяйкой дома, сын мой, хозяйкой. Сделай ее госпожой твоего сердца, твоего кошелька, твоего добра, твоей кухни и твоих решений. Ищи женщину решительную, которая умела бы тебя любить и… управлять тобой».

– Моя жена будет играть на пианино, – сказал Аугусто, отгоняя воспоминания и тоску.

– Пианино? Какой в нем толк? – спросила Лидувина. – Для чего оно служит?

– Служит? Да главная его прелесть в том, что оно ни для чего, ну ровнехонько ни для чего не служит! Обязательно надо для чего-то служить? Опротивело…

– И наша служба тоже?

– Нет, ваша – нет! К тому же пианино кое для чего служит. Да, служит для того, чтобы наполнять гармонией домашний очаг, не то он превратится в пепелище.

– Гармония! А с чем ее кушают?

– Лидувина, Лидувина!

Кухарка опустила голову, смущенная его мягким укором. Так было между ними принято.

– Она будет играть на пианино, потому что она учительница музыки.

– Ну, так она не будет играть, – твердо сказала Лидувина. – Иначе для чего она выходит замуж?

– Моя Эухения… – начал Аугусто.

– А! Так ее зовут Эухения и она учительница музыки? – спросила кухарка.

– Да, а что?

– Она живет вместе с дядей и теткой на проспекте Аламеда, в доме, где магазин сеньора Тибурсио?

– Да. Ты ее знаешь?

– Только в лицо.

– Нет, ты знаешь что-то еще, Лидувина. Скажи мне, скажи, ведь речь идет о будущем твоего хозяина, о его счастье.

– Она хорошая девушка, хорошая.

– Говори, Лидувина, говори! Ради памяти покойной матушки!

– Вспомните ее советы, сеньорито. Кто там ходит по кухне? Кот, что ли?

И служанка вышла на кухню.

– Может, закончим? – спросил Доминго.

– Ты прав, нельзя так бросать партию. Чей ход?

– Ваш, сеньорито.

– Ну что ж…

И эту игру он проиграл опять по рассеянности.

«Помилуйте, сеньор, – говорил он себе, возвращаясь в спальню. – Все ее знают, все, кроме меня. Вот чудо любви. А завтра? Что мне делать завтра? Каждому дню – свои заботы. Сейчас – спать».

И он лег в постель.

И в постели он все еще говорил себе: «Да, все дело в том, что, сам того не ведая, я смертельно скучал два года… с тех пор как умерла моя добрейшая мама… Да-да, бывает бессознательная скука. Почти все люди скучают, не сознавая этого. Скука – это основа нашей жизни, скука изобрела все игры, развлечения, романы и любовь. Туман жизни источает сладкую скуку, этакий кисло-сладкий нектар. Все будничные незначительные события, все приятные беседы, которыми мы убиваем время и продлеваем жизнь, – разве это не сладчайшая скука? О Эухения, моя Эухения, цветок моей бессознательной скуки, приди ко мне, побудь со мною во сне, помечтай обо мне и со мною!»