Луи Куперус - Тайная сила

И Ева не нашла в Батавии идеальный город евро-азиатской культуры, каким она представляла его себе, пока жила на востоке Явы. В этом большом центре материальных забот и погони за деньгами пропала всякая естественность и жизнь свелась к вечному сидению в конторе и дома. Люди встречались только на приемах, а в остальном разговаривали по телефону. Слишком частое использование телефона для домашних нужд убило всю радость общения между знакомыми. Люди перестали видеться, у них отпала надобность одеваться и запрягать экипаж, потому что все болтали по телефону, одетые в саронг и кабай, в пижамные брюки и кабай, не совершая никаких движений. Телефон всегда под рукой, и на задних галереях всех домов то и дело слышались звонки. Перезванивались просто так, ради удовольствия позвонить. У мефрау де Хартман-младшей была близкая подруга, с которой она никогда не виделась, но каждый день по полчаса беседовала по телефону. Во время разговора она даже садилась в кресло, так ее это утомляло. И она смеялась и шутила со своей подругой, не думая об одежде и не двигаясь с места. Так же было и с остальными знакомыми: вместо визитов они звонили ей по телефону. И даже покупки она заказывала по телефону. Ева, в Лабуванги не привыкшая к убивающему любое общение вечному треньканью звонка, после которого из задней галереи доносились громкие полразговора – сидевшим на отдалении не были слышны ответы, – разнервничалась от этого непрерывного одностороннего тарахтения и ушла к себе в комнату. Но вот среди скуки этой жизни, для мужа хозяйки полной забот и тягостных размышлений, перемежающихся с болтовней по телефону его жены, Ева, к своему изумлению, вдруг услышала что-то интересное: готовилась благотворительная ярмарка, проводились репетиции любительской оперы. За недели жизни в Батавии она сходила на одну репетицию и была поражена: это было по-настоящему хорошее исполнение, точно музыканты-любители черпали силы в отчаянии, стараясь разогнать безнадежную скуку батавских вечеров. Ведь что итальянская опера уже уехала, и Ева посмеялась над тем, в какой рубрике «Вестника Явы» было дано сообщение об этих репетициях: «Общественные увеселения» – в рубрике, обычно сообщающей о трех-четырех собраниях акционеров. И это тоже раньше было иначе, сказала мефрау де Хартеман-старшая, помнившая, что двадцать пять лет назад в Батавию приезжала великолепная французская опера и ей нужно было платить тысячи, но эти тысячи тогда легко находились. А теперь у людей нет денег, чтобы развлекаться по вечерам; они лишь изредка дают дорогой обед или ходят на собрания акционеров. В целом Ева находила, что в Лабуванги было куда веселее. Правда, там она сама вносила большой вклад в общественную жизнь, поощряемая ван Аудейком, стремившимся превратить столицу своей области в веселый городок. И Ева пришла к выводу, что маленький провинциальный городок, в котором живет горсточка цивилизованных, компанейских европейцев – если они живут в мире и согласии, а не ссорятся, оттого что постоянно сталкиваются нос к носу, – ей нравится больше, чем претенциозная, высокомерная и мрачная Батавия. Здесь пульсировала жизнь только среди военных. Только офицерские дома были по вечерам освещены. А в остальном это был безжизненный город, на протяжении всего долгого жаркого дня хмурящийся от забот, с его невидимыми обитателями, думающими только о будущем: когда будут деньги, когда будет покой, о будущем в Европе.

И ей захотелось уехать. В Батавии ей было душно, несмотря на ежевечерние катания по просторной Королевской площади. Здесь, на Яве, у нее осталось лишь одно грустное желание: попрощаться с ван Аудейком. Ее природа элегантной артистичной женщины, как ни странно, сумела оценить и ощутить обаяние его сути – простого честного человека, человека дела. Еще в Лабуванги она в какой-то миг почувствовала, как некая струнка в глубине ее души откликнулась ему навстречу: это было чувство дружбы, диаметрально противоположной ее дружбе с ван Хелдереном: уважение к высокому человеческому достоинству – в противовес платоновскому родству душ. Она глубоко сочувствовала ван Аудейку в дни тех таинственных событий, когда он один жил в гигантском доме, сотрясаемом необъяснимыми явлениями. Она искренне сочувствовала ему, когда его жена, словно отшвырнув свое высокое положение, пустилась во все тяжкие, не боясь скандала, непонятно почему – его жена, при всей своей испорченности раньше всегда соблюдавшая приличия, но после странных происшествий точно пораженная раковой опухолью и сорвавшаяся с цепи, с циничным безразличием обнажив тайники грешной души. Красные плевки бетеля, попавшие на обнаженное тело, въелись в нее, дошли до мозга костей, вызвали гниение души, вероятно, ведущее ее к гибели, медленно, но верно. То, что рассказывали о ней теперь – как она жила в Париже, – можно было рассказывать только шепотом.