Луи Куперус - Тайная сила

И теперь заговорила она и дала ему обещание своим сломанным, скрытно плачущим голосом. Она говорила, что любит его, как сына, что поступит так, как он хочет, и обязательно использует свое влияние в городе, за стенами регентского дворца, чтобы предотвратить грозную смуту; она говорила, что сама не виновата, сказала, что смута родилась из нерассудительной любви народа, сочувствовавшего ей из-за сына. Она повторила ван Аудейку его же собственные речи: только не употребила слова «недостойный», ибо была матерью. И еще раз повторила резиденту, что тот может ей доверять, что она поступит так, как он хочет. И тут ван Аудейк сообщил, что собирается прийти на кумпулан вместе со своими сослуживцами, чтобы держать совет с яванскими правителями, и он сказал, что настолько доверяет ей, что все европейцы придут безоружными. Он посмотрел ей в глаза. Говоря так, он угрожал ей сильнее, чем говоря об оружии, ибо теперь он угрожал, не произнося ни слова прямо, но одной лишь интонацией произнесенных по-малайски фраз, наказанием, местью со стороны правительства в том случае, если хоть один волос упадет с головы его чиновников. Он встал. Она тоже встала, заломила руки, умоляя его не говорить так, умоляя полностью доверять ей и ее сыну. И велела позвать Сунарио. Регент Лабуванги присоединился к ним, и ван Аудейк повторил, что надеется на мир и благоразумие. И по тональности, в которой старая правительница обращалась к сыну, он почувствовал, что она хочет, чтобы благоразумие и мир действительно воцарились. Он чувствовал, что она, мать, всемогуща в этом дворце. Регент опустил голову, согласился, пообещал. Даже сказал, что сам уже отдал приказ успокоить народ. Что он сам сожалеет об этих волнениях, и ему чрезвычайно горько, что такие настроения стали заметны и резиденту – несмотря на его, Сунарио, миротворчество. Резидент не стал обвинять регента в неискренности, хотя он-то знал, что волнения на самом деле подогревались из регентского дворца, но он также знал, что уже одержал победу. Тем не менее еще раз настойчиво повторил регенту, что ответственность ляжет на него, если завтра во время кумпулана что-нибудь случится. Регент заклинал его даже не думать о подобных вещах. И теперь, чтобы расстаться в дружбе, он попросил ван Аудейка еще ненадолго присесть. Резидент сел. И садясь, якобы нечаянно задел свой сверкавший ледяной белизной стакан виски, который так до сих пор и не поднес ко рту. Стакан со звоном упал на пол. Ван Аудейк извинился за неуклюжесть. Раден-айу пангеран заметила его движение, и ее старое лицо побледнело. Она ничего не сказала, но сделала знак человеку из свиты. И снова появились четверо слуг на пятках, приготовившие второй стакан виски с содовой. Ван Аудейк тотчас поднес его ко рту.

Наступило мучительное молчание. Насколько оправданным было движение резидента, которым он опрокинул стакан, навсегда останется загадкой, он никогда об этом не узнает. Но он хотел показать старой правительнице, что, придя сюда, до состоявшегося разговора был готов ко всему, а теперь, после разговора, доверял ей полностью: в отношении напитка, который она ему предложила, и завтрашнего кумпулана, на который он и его сослуживцы придут безоружными, и ее благотворного влияния, которое обеспечит мир и покой среди населения. И чтобы показать, что она поняла его, что его доверие оправданно, она встала и шепнула несколько слов человеку из свиты, которому раньше подала знак. Яванец исчез и вскоре вернулся, пройдя по всей передней галерее на пятках, пригибаясь к полу, держа в руках продолговатый предмет в желтом чехле. Правительница взяла его и передала Сунарио. Тот достал из желтого шелкового чехла трость, которую и вручил резиденту в качестве залога их братской дружбы. Ван Аудейк принял его, поняв символ. Ибо желтый шелковый чехол имел цвет и материал, означавшие власть: желтый или золотой шелк; сама трость была из дерева, которое оберегает от змеиных укусов и бед, а тяжелый набалдашник из золота – металла власти – имел форму султанской короны. Эта трость, подаренная в такой момент, означала, что Адининграты снова готовы подчиниться и что ван Аудейк может им доверять. Прощаясь, он был горд и доволен собой. Потому что благодаря своему такту, дипломатии и знанию яванцев он одержал победу: с помощью одних лишь слов отвел угрозу восстания. И этот факт неоспорим.

Так оно и было, он был неоспорим, этот факт. Первый вечер пасер-малама, весело сверкавшего сотнями огоньков керосиновых ламп, заманчиво пахнущего свежей выпечкой, пестревшего нарядной одеждой праздничного народа, – первый вечер был по-настоящему праздничным, и люди толковали о длительном визите дружбы, который резидент нанес регенту и его матери, потому что накануне все видели, как долго стоял экипаж с пайонгом у дверей дворца и придворные регента рассказывали о подаренной трости.