Оскар Уайльд - Сказки

Но молодой Рыбак не отвечал Душе; он наложил на уста свои печать молчания; он веревкой туго связал свои руки и побрел туда, откуда пришел: к маленькому заливу, где обычно пела его возлюбленная. А Душа во время пути искушала его, но он не отвечал и не поддавался ее злому внушению – так велика была сила наполнявшей его любви.

Достигнув берега моря, он развязал веревку на руках, снял с уст печать молчания и стал звать маленькую Сирену. Но она не приходила на его зов, хоть он целый день звал и молил ее.

Душа же издевалась над ним, говоря:

– Однако не много радостей приносит тебе любовь твоя. Ты похож на человека, во время засухи льющего воду в разбитый сосуд. Ты пренебрегаешь тем, что имеешь, и ничего не получаешь взамен. Тебе следовало пойти со мной: я знаю, где лежит Долина Наслаждения и что там происходит.

Но молодой Рыбак не отвечал Душе. В расселине скалы он выстроил себе хижину из веток и целый год жил в ней. И каждое утро звал он свою Сирену, и звал ее в полдень, и ночью призывал он ее. Но она не поднималась к нему из волн, и нигде на море он не находил ее, хоть и искал повсюду: в гротах и в зеленых волнах, в затонах, оставленных приливом, и в ключах, бьющих в глубине.

А Душа все искушала его и шептала о страшных деяниях, но не могла победить его; так велика была сила его любви.

По прошествии года Душа подумала: «Я манила моего повелителя злом, но его любовь сильнее меня. Попробую привлечь его добром – может быть, он и пойдет за мною».

И вот она обратилась к молодому Рыбаку и сказала:

– Я говорила тебе о радостях мира, и ты оставался глух к моим словам. Позволь мне теперь рассказать тебе о скорби мира, и, может быть, ты захочешь меня слушать. Ведь страдание – властелин вселенной, и никто не избегнет его сетей. У одних нет одежды, у других – хлеба. Есть вдовы, одевающиеся в пурпур, но есть и такие, что ходят в лохмотьях. По болотам бродят прокаженные – они жестоки даже друг к другу. Нищие слоняются по дорогам, и сума их пуста. В городах по улицам ходит Голод и Чума сидит у их ворот. Пойдем постараемся исправить все эти бедствия и отвратить их от людей. Что ты сидишь здесь и зовешь свою возлюбленную? Видишь – она не приходит на твой зов. И стоит ли любовь того, чтобы так высоко ее ценить?

Но молодой Рыбак был глух к ее речам, так сильна была его любовь.

И каждое утро звал он Сирену, и звал ее в полдень, и призывал ее ночью. Но она не поднималась к нему из волн, и нигде не находил он ее, хоть и искал повсюду: в реках морских и в подводных долинах, в ночном пурпуре моря и в сереющих на рассвете волнах.

И по истечении второго года однажды ночью, когда молодой Рыбак один сидел в своей плетеной хижине, Душа сказала ему:

– Вот я искушала тебя злом, манила добром, но любовь твоя сильнее меня. Больше искушать тебя я не буду, но – умоляю тебя – позволь мне войти в твое сердце, чтобы я снова слилась с тобой, как прежде.

– Конечно, я разрешаю тебе это, – отвечал молодой Рыбак, – потому что в те дни, когда ты без сердца бродила по миру, тебе пришлось много страдать.

– Увы! – воскликнула Душа. – Я не могу найти входа – так сердце твое полно любовью.

– Я хотел бы тебе помочь, – проговорил молодой Рыбак.

И вдруг страшный вопль раздался с моря, – вопль, доносящийся к людям всякий раз, когда умирает Дитя моря. Молодой Рыбак вскочил и, выбежав из своей плетеной хижины, бросился к морю. Черные волны быстро катились к берегу, неся на себе ношу белее серебра. Белее пены была эта ноша, и, словно цветок, качалась она на волнах. Дальние волны передали ее приливу, у прилива взяла ее пена и вынесла на берег; и вот у ног своих молодой Рыбак увидел тело маленькой Сирены. Мертвая лежала она у его ног.

С горькими рыданиями бросился Рыбак на землю и целовал холодные алые губы и перебирал влажные янтарные волосы. Лежа рядом с ней на песке и содрогаясь от рыданий, смуглыми руками прижимал он к груди Сирену. Холодны были ее уста, но он целовал их. Солон был мед ее волос, но он вкушал его с горьким наслаждением. Он осыпал поцелуями сомкнутые веки, и брызги стихии, лежавшие на них, были менее солоны, чем его слезы.

И мертвой он принес свое покаяние. В раковину ее уха вливал он горькое вино своих слов. Он обвил маленькие ручки вокруг своей шеи и гладил нежный тростник ее горла. Все острее становилось его горе, и странным счастьем преисполнялось его страдание.

Все ближе приближалось черное море, и белая пена стонала, как стонет прокаженный. Белыми когтями впивалось море в берег. Из дворца Морского царя снова раздался вопль печали, а вдали на волнах большие Тритоны хрипло трубили в свои рога.