Александр Дюма - Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть шестая

– Если б я не был вашим сыном, я проклял бы вас, матушка, за то, что вы сделали меня таким несчастным.

Д’Артаньян почувствовал дрожь во всем теле. Он почтительно поклонился молодому принцу и сказал, не подымая головы:

– Простите меня, монсеньер, но я солдат и давал присягу на верность тому, кто только что вышел из этой комнаты.

– Благодарю вас, господин д’Артаньян. Но что с господином д’Эрбле?

– Он в безопасности, монсеньер, – сказал голос за ними, – и пока я жив и свободен, клянусь, ни один волос не падет с его головы.

– Господин Фуке! – сказал, грустно улыбаясь, принц.

– Простите меня, монсеньер, – сказал Фуке, опускаясь перед ним на колени. – Но тот, кто только что вышел отсюда, был моим гостем.

– Вот настоящие друзья и верные сердца, – прошептал со вздохом Филипп. – Они заставляют меня любить этот мир. Ступайте, господин д’Артаньян, я последую за вами.

В тот момент, когда капитан мушкетеров выходил, появился Кольбер, вручил д’Артаньяну приказ от короля и поспешно удалился.

Д’Артаньян прочел и в бешенстве смял его.

– Что там? – спросил принц.

– Прочтите, монсеньер, – отвечал мушкетер, подавая бумагу.

Филипп прочел следующие строки, наспех написанные рукой Людовика XIV:

«Приказ господину д’Артаньяну отвезти пленника на остров Святой Маргариты. Закрыть ему лицо железной маской, которую пленник не должен снимать под страхом смерти».

– Это справедливо, – сказал Филипп со смирением. – Я готов.

– Арамис был прав, – тихо сказал Фуке мушкетеру, – этот такой же настоящий король, как тот.

– Этот лучше, – отвечал д’Артаньян. – Но ему не хватает меня и вас.

Арамис и Портос, пользуясь временем, подаренным им Фуке, неслись с такой быстротой, что делали немалую честь французской кавалерии. Портос не совсем понимал, ради какого поручения его заставляют развивать такую скорость, но так как он видел, что Арамис с бешенством пришпоривал коня, то и он погонял своего с яростью.

Таким образом, они скоро отъехали на двенадцать лье от Во; там они поменяли лошадей и устроили нечто вроде почтовых подстав. Во время этой остановки Портос решился деликатно расспросить Арамиса.

– Тихо! – отвечал Арамис. – Знайте только, что наше благополучие зависит от нашей скорости.

Портос ринулся вперед, как будто он был еще мушкетером 1626 года, без гроша в кармане.

– Меня сделают герцогом! – сказал он громко, хотя говорил сам с собой.

– Возможно, – отвечал улыбаясь Арамис. Лошадь Портоса обгоняла его, поэтому он услышал его слова.

Голова Арамиса горела. Деятельность тела не могла угнаться за деятельностью духа. Безудержный гнев, острая боль, смертельные угрозы – все это смешалось, корчилось и грохотало в душе прелата.

На лице его были заметны следы этой жестокой борьбы. Имея возможность на большой дороге отдаваться, по крайней мере, впечатлениям момента, Арамис сыпал проклятия при каждой ошибке коня, при каждой неровности дороги. Бледный, то обливаясь горячим потом, то холодея, он стегал лошадей и пришпоривал их до крови.

Портос стонал, видя это, хотя чувствительность и не была его главным недостатком. Так скакали они в течение восьми долгих часов, пока не добрались до Орлеана.

Было четыре часа дня. Арамис, проверив все свои дорожные впечатления, решил, что ничто не указывает на возможную погоню.

Было совершенно невозможно, чтобы отряд, способный захватить Портоса и его, имел бы достаточное количество подстав, чтобы пробежать сорок лье за восемь часов. Таким образом, даже допуская погоню, беглецы, по крайней мере, на пять часов опережали преследователей.

Арамис подумал, что отдохнуть, конечно, не помешало бы, но продолжать путешествие все-таки лучше. Если двадцать лье проехать с такой же быстротой, то уже никто, даже д’Артаньян, не сможет поймать врагов короля.

Поэтому Арамис, к огорчению Портоса, снова сел на лошадь. Они скакали до семи часов вечера, оставался один почтовый перегон до Блуа. Но там серьезная помеха встревожила Арамиса. На почте не было лошадей.

Прелат стал размышлять, как его враги ухитрились отнять у него возможность продвигаться дальше. Он не верил в случай и доискивался причины – он склонен был допустить, что отказ в лошадях в такой час в таком месте был результатом приказания свыше, приказания, отданного для того, чтобы задержать бегство человека, который мастерски возводит на престол и низлагает с него королей Франции.