Иван Горбунов - Самодур

Авдотья.

Ишь ты! Ах ты, батюшки!

Зоя.

Да еще… уж тебе по секрету скажу: ведь уж у Луши с Сергей-то Ильичем все покончено; хочет жениться на Луше-то, нынче объявлять приедет.

Авдотья.

Что ты?! Ну, на части разорвут теперь девку!

( Уходит ).

Те же и МАТРЕНА и ЕВГРАФОВНА.

Матрена Панкратьевна.

Так вот и хожу, как полоумная! Ничего не вижу, ничего не слышу! Экой стыд, экой страм! Вот до чего мы дожили, подумай-ка!

Зоя.

Нехорошо, Матрена Панкратьевна, нехорошо! Нехороши дела! А Егорку этого, Матрена Панкратьевна, прости Ты, Господи, мое великое согрешение… удавить мало… мало его удавить! А уж Абрамку…

Матрена Панкратьевна.

Вот какого аспида вырастили, какого изверга выняньчили на свою голову… И что он зашел, что он зашел.

Зоя.

Подучили, моя красавица, подучили; где ему, дураку, самому выдумать!

Матрена Панкратьевна:

Лушка эта смирная была, теперь тоже себя показывает. Я, говорит, тиранить себя не позволю. А кто ее тиранит, кто?

Зоя.

Ах, врагов у вас много, Матрена Панкратьевна, много у вас врагов! А все это Татьяна Матвевна: она у вас все мутит. Дочь она ваша, хошь и не родная, а, извините вы меня, этакая ядовитая бабенка, этакая-то…

Матрена Панкратьевна.

Она, матушка, она…

Зоя.

Ах, кабы я была на месте Данилы Григорьича, вот бы как я скрутила, вот бы как всех перевернула, ни один бы не пикнул. Господи, прости Ты мое великое согрешение! может, я и грешу, я ей Богу…

Матрена Панкратьевна.

Сам-то худой такой стал, ходит словно ночь черная и угодить ему не знаешь чем. Взглянешь на него: что ты, говорит, смотришь – на меня? узоров не написано. Не глядишь – опять беда: что я зверь, что ли, в своем семействе, съел я, что ли, кого? А вчера ночью… ( плачет ) боюсь, чтоб с ним недоброе что-нибудь не сделалось.

Зоя.

Что это вы, Матрена Панкратьевна?

Матрена Панкратьевна.

Вчера ночью песню запел!

Зоя.

Какую песню?

Матрена Панкратьевна.

Протяжную такую тянул…

Зоя.

Что ж за важность такая?

Матрена Панкратьевна.

Да ведь никогда от роду, вот двадцать лет живем, никаких он этих песен не пел, пьяный никогда голосу своего не давал. Вот до чего его довели. ( Плачет ). Вот до какого расстройства! Егорку теперь другую неделю ловят, поймать не могут. И Абрамку этого не найдут нигде; то, бывало, от ворот не отгонишь, а вот как нужно-то, его и нету.

Зоя.

Я вчера его у Скорбящей видела, с нищими стоял. Он завсегда там. Совсем опустился, потерянный стал человек, даже жалко. Благоденствовал прежде, а теперь… Это мне даже удивительно! Что значит Бог… если кого захочет. Вот она гордость-то, Матрена Панкратьевна…

Те же и ДАНИЛА ГРИГОРЬИЧ.

Данила Григорьич.

Ты по всей Москве день-то деньской снуешь, не видала ли этого прощалыгу-то?

Зоя.

Много я, Данила Григорьич, непутного народу знаю: тебе кого нужно-то?

Данила Григорьич.

Абрашку… Абрам Васильева.

Матрена Панкратьевна.

У Скорбящей, говорят, побирается с нищими.

Зоя.

Вчера я за ранней там была – видела!

Данила Григорьич.

Слетай-ка завтра туда опять, чтоб сюда пришел. ( Молчание ). Фу!.. Дела, дела.

Зоя.

Что ж вам беспокоиться, ваше дело правое. Уж, неужли, прости ты, Господи, мое великое согрешение, всякой рвани поверят!

Данила Григорьич.

Ведь это, к примеру, грабеж!

Зоя.

Именно, грабеж!

Данила Григорьич.

Денной разбой!

Зоя.

Как есть разбой.

Данила Григорьич.

Опосля этого на свете жить нельзя.

Зоя.

Ежели всякого именитого почетного гражданина, да всякая голь, можно сказать, будет в суд таскать. Да по какому праву? Да что это за времена пришли?

Данила Григорьич.

Времена пришли тяжкие! Не то что, например, что, а всякий норовит, как бы тебя за ворот, да к мировому. Грешным делом загуляешь, в газетах отпечатают. Развелось теперича этой сволочи: за рубль серебром так тебя опозорит, и в город не показывайся. По ряду-то идешь, словно сквозь строй, все на тебя смотрят, чуть не подсвистывают. Читали мы, думают, про твои дела! А какие дела? За свои деньги пошумели. Экие дела важные!

Зоя.