Элизабет Гаскелл - Север и Юг

– Мне хотелось бы, чтобы несколько добрых и мудрых фабрикантов встретились с представителями рабочего класса и обсудили тему забастовок и зарплаты. Такое общение лучше всего решило бы ваши разногласия, по большому счету возникающие из-за невежества обеих сторон. Вы не обижайтесь на меня, мистер Хиггинс, но темы, которые представляют интерес для рабочих и хозяев фабрик, должны адекватно пониматься обеими сторонами.

Он повернулся к дочери:

– Вот бы мистер Торнтон взялся за подобное дело!

– Папа, вспомните, что он однажды говорил об управлении фабрикой, – тихо ответила Маргарет.

Ей не хотелось разъяснять свой намек. К тому же она заметила, как их гость насторожился, услышав имя этого предпринимателя.

– Торнтон! Это тот парень, который привез на свою фабрику ирландцев и тем самым вызвал недовольство, сорвавшее нашу забастовку. Даже Хэмпер при его злом нраве подождал бы какое-то время. Но Торнтон воспринял наши требования как вызов. И теперь, когда Союз поблагодарил бы этого типа за преследование Бушера и его приспешников – ведь они нарушили наши приказы, – Торнтон заявил, что забастовка закончилась и он, как пострадавшее лицо, решил отозвать свои обвинения против бунтовщиков. А я думал, ему хватит мужества. Я надеялся, он настоит на своем и открыто отомстит обидчикам. Но нет! Один мой знакомый из городского совета повторил мне его слова, сказанные на судебном заседании: «Им хорошо известно, что они в любом случае будут наказаны за ущерб, нанесенный моей фабрике. Их ждут огромные трудности при поиске работы. Никто не возьмет к себе таких бунтовщиков». А мне хотелось бы, чтобы Бушера поймали и приволокли к Хэмперу. Я охотно посмотрел бы, что сделал бы с ним старый тигр! Думаете, он отпустил бы его? Нет, только не он!

– Мистер Торнтон прав, – сказала Маргарет. – Вы просто сердиты на Бушера, Николас. Иначе вы первый увидели бы, что там, где ожидаются суровые административные меры, любое другое наказание будет похоже на банальную месть.

– Моя дочь не является большой поклонницей мистера Торнтона, – заметил мистер Хейл.

Он с улыбкой посмотрел на Маргарет, которая, покраснев, как гвоздика, с двойным усердием занялась шитьем.

– Тем не менее я считаю, что ее слова верны. Мне тоже нравится поступок мистера Торнтона.

– Для меня эта забастовка была слишком утомительной. Конечно, я сильно расстроился, когда она сорвалась. Ведь столько людей проявили твердость духа. Они молча страдали и гордо переносили лишения.

– Простите, – сказала Маргарет. – Я почти не знала Бушера. Но единственный раз, когда я видела его, он говорил не о своих страданиях, а о больной жене и маленьких детях.

– Это верно. Парню не хватает стойкости, в нем нет железного стержня. Он все время ноет о своих печалях. Не мог потерпеть еще несколько дней.

– Почему вы приняли его в Союз? – невинным голосом спросила Маргарет. – Похоже, он не пользуется вашим уважением. Что хорошего вы получили, включив его в свои ряды?

Хиггинс нахмурил брови. Помолчав минуту или две, он ограничился кратким ответом:

– Я не могу говорить о Союзе. Его представители выполняют важные функции. Рабочие должны держаться вместе. Если кто-то из них не желает следовать за остальными, у Союза имеются пути и средства для того, чтобы их образумить.

Мистер Хейл понял, что Хиггинсу не нравится новый поворот беседы, поэтому он промолчал. Маргарет понимала чувства гостя не хуже отца, но ей не хотелось менять тему. Ей почему-то хотелось, чтобы Николас выразил свои мысли более ясно, – только тогда можно будет продолжать их спор о правильности и справедливости.

– А какие у Союза пути и средства?

Хиггинс мрачно посмотрел на девушку, не желая потакать ее любопытству. Но ее спокойное и доверчивое лицо заставило его ответить на вопрос.

– Если человек не является членом Союза, все рабочие за соседними станками получают приказ не разговаривать с ним – даже если он получает травму или корчится на полу от какой-то болезни. Он для нас никто. Человек ходит среди нас, работает с нами в одном цеху, но он не наш. Я, как представитель комитета, могу оштрафовать любого, кто перекинется с ним хотя бы одной фразой. Ты бы, девочка, попробовала пожить год или два среди людей, которые бойкотируют тебя. Они всего в двух ярдах от твоего станка, но ты знаешь, что их сердца настроены против тебя. Ты начнешь рассказывать им о своем счастье, а их губы не дрогнут, и глаза не посветлеют от радости за тебя. Если ты в печали и в беде, они нарочно не будут замечать твоих вздохов и горестных взглядов – хотя человек, который стонет и ищет у других сочувствие, и без того мужчиной не считается. Вот поживи так по десять часов все триста рабочих дней в году, и ты поймешь, что такое Союз.