Сергей Голицин - Царский изгнанник

За одним из столиков, соседним со столом, за которым продолжали пить сорбоннские студенты, сидел молодой человек, с виду лет двадцати с лишком, и разговаривал или старался разговаривать с половым. Половой никак не мог понять, чего добивается этот гость, он уже подносил ему и разные напитки, и разные блюда с закусками, но гость ото всего отмахивался обеими руками, продолжая свои однозвучные мычания.

После ухода аббата и Чальдини из кофейной, Педрилло злобно поглядел на выдавшего его Акоста и опустил глаза, не смея поднять их на Аксиотиса и на Мишу. Аксиотис успокоил его.

– Напрасно ты сердишься на этого мальчика, – сказал он, – если б ты предупредил его, что дело не в простом фокусе, то, вероятно, он не проболтался бы, а выдать фокус – не большая еще обида, особенно в сравнении со всеми оскорблениями, которые ты наносишь ему два дня сряду.

– Мне досадно, – отвечал Педрилло, – что от глупой его болтовни ты можешь подумать, что я имел намерение повредить тебе; а я сам собирался после обеда рассказать тебе всю историю. Я предвидел, что из твоего Ментора не выйдет для тебя ничего неприятного, что, напротив того, он понравится аббату.

– Ну и тем лучше. Не будем больше говорить об этой истории, которая так благополучно окончилась. Не будем портить нынешнего вечера, который обещает быть очень веселым… Посмотрите-ка, какой красавец подсел в наше соседство. О чем это он так долго разговаривает с половым? Видно, иностранец не умеет спросить, чего хочет.

– Вот, – сказал Педрилло Мише, – извольте доказать, что ваша светлость действительно сорвалась с Вавилонской башни. Придите на помощь к этому несчастному чужеземцу, находящемуся в таком безвыходном положении.

– Его языка, – отвечал, смеясь, Миша, – на Вавилонской башне не преподавали.

– Ну так если вашей светлости неугодно выручить этого интересного иностранца, то я сам его выручу. Пойду проэкзаменую его по языкам, которые сам знаю.

Сказав это, Педрилло с важной осанкой подошел к иностранцу.

– Вы, вероятно, не француз, милостивый государь? – спросил он очень серьезным голосом.

Иностранец промолчал.

– Господа! Я сделал важное открытие: господин этот – не француз! – торжественно объявил Педрилло товарищам.

Иностранец промолчал и гневно посмотрел на Педрилло.

– Этот господин и не итальянец, – сказал Педрилло, – посмотрим, может быть, он говорит на мертвых языках?

– Долго ли намерен ты, Каталина, употреблять во зло наше терпение, – спросил Мира.

Иностранец сделал движение, что хочет встать с места.

– Он в древнем римском языке не сильнее, чем в новом, господа, – сказал Педрилло, – но по глазам его видно, как ему прискорбно, что он не может оценить мое красноречие. Ну-ка по-гречески: – Уважаемый чужеземный иностранец…

Иностранец выскочил из-за стола и пошел прямо на отступающего Педрилло.

– Черт побери! – закричал он самым чистым русским наречием. – Надоел до смерти, с… собачий сын!

Услышав родные слова, Миша пошел к иностранцу навстречу.

– Не могу ли я быть тебе полезным? – сказал он. – Половой, кажется, не понимает, чего ты хочешь.

– Целый час добиваюсь я от него рюмочку джину и кусочек ветчины и не могу вдолбить ему…

Миша перевел половому требование иностранца.

– С кем я имею честь говорить? – спросил Миша.

– Что тут за честь? Это – пустая фраза, – отвечал иностранец, – я князь Никита Волконский, – надо, по здешним обычаям, прибавить к твоим услугам… Сын князя Федора Львовича, – может быть, слышал… А ты кто такой?

– Голицын. Сын князя Алексея Васильевича.

– И внук князя Василия Васильевича? Как же, знаю. Что же ты делаешь здесь, в Париже?

Миша рассказал Волконскому все, что тот желал знать, и сам узнал от него, что он служит в Амстердаме младшим секретарем русского резидента Хвостова, что старший брат его, князь Петр, служит там же и что оба они приехали провести карнавал в Париже.

– Брат мой немножко говорит по-французски, – сказал князь Никита. – Он завел меня сюда и обещал приехать опять. Без него я как без языка. Видишь, даже этих пустяков спросить не сумел, – прибавил Волконский, выпивая поданную ему рюмочку можжевелового ликера и закусывая ее тартинкой. – Не хочешь ли, я тебя попотчую?

– Джин я, пожалуй, попробую, а есть не могу больше. Я здесь с половины шестого только и делал, что ел да пил.

– А кто этот молокосос, что ко мне так приставал? Пойдем проучим его.

– Это мой сорбоннский товарищ; он-то и давал нам нынче обед, и сам слишком много выпил, оттого и стал весел не в меру.