Сергей Голицин - Царский изгнанник

– Пишет, что он живет на покое в каком-то монастыре за Волгой, что, впрочем, он здоров и очень доволен своим положением, – прибавил банкир, вероятно, сам от себя…

Когда Аксиотис заикнулся о долге своего отца, то, – как и предсказывал Ренодо, – Лавуазье не стал его и слушать.

– Если бы ваш батюшка, – сказал он, – занял эти одиннадцать тысяч триста ливров в конторе и если б он умер, не успев с нею расплатиться, то, я согласен, долг сына заплатить за своего отца. Но это был не заем, а неудавшийся коммерческий оборот, и в то время как наша контора теряла одиннадцать тысяч, ваш батюшка потерял с лишком шестьсот тысяч. Я, конечно, не могу не похвалить вашей готовности заплатить за отца, но не могу же я согласиться отнимать у вас ваши последние трудовые деньги. К тому же есть слухи, что Леман, так бессовестно вас ограбивший, живет теперь где-то под чужим именем. Бог даст, мы отыщем его и накроем, векселей его у нас много, и я надеюсь, что мы не только заплатим все долги вашего батюшки, но что и на вашу долю что-нибудь останется…

Минут за пять до назначенного амфитрионом Педрилло времени гости собрались на обед. Прокоп искусством своим превзошел все ожидания. Обед, по луидору с персоны, показался чрезвычайно вкусным и доктору Чальдини, не избалованному итальянской кухней, и тем более аббату Ренодо и его студентам, привыкшим к незатейливой трапезе пансиона. Пир был веселый, как всегда бывают пиры студенческие, и не очень шумный, как должны быть пиры молодых людей, удерживаемых присутствием старших в пределах приличия. Веселее всех казался сам амфитрион: он пел и итальянские песни, и французские куплеты, декламировал стихи Ариоста и Tacca, коверкал оды Малерба, провозглашал тост за тостом, требовал бутылку за бутылкой…

– Смотри, как бы тебе не зарваться, – сказал ему Аксиотис, – уж мы, пожалуй, пять луидоров пропили.

– Не бойся, не зарвемся! – отвечал Педрилло. – Не пять, а семь луидоров мы прокутить должны. Расин у нас в счету, виконт д’Акоста считается тоже в числе приглашенных, а по условию с дядей его, маркизом де Прокопио, нам должны дать по бутылке на человека. Ты передал это условие своему дядюшке, виконт?

– Передал, господин Мира… только какой же он мне дядюшка?

– Все равно. Он такой же маркиз, как и ты… Гарсон! Еще бутылку ришбура. Четвертая будет… Это любимое вино моего друга, его светлости принца всех литовских, польских и, вероятно, испанских Галиций; вы с его светлостью не шутите: она воспитана на этом вине своей тетушкой и придворным профессором менуэта и разных иных наук… За здоровье его светлости!..

Эту неостроумную шутку со «светлостью» Педрилло придумал с тех пор, как Миша перестал говорить ему ты.

– Хорош будешь ты после седьмой бутылки, если перед четвертой ты уже так кричишь, – сказал Чальдини племяннику.

– Веселиться так веселиться, дядюшка, нынче наш день, завтра опять за работу!

Да, очень весел казался Педрилло. Но если б кто пристально вгляделся в его веселость, то, конечно, усомнился бы в ней. Смущает ли его боязнь, что наивный барчонок проболтается и спросит его дядю о происхождении мнимого сына любви ; томит ли его какое-нибудь другое тайное предчувствие, но чем больше пьет Педрилло, тем меньше искренности в его смехе: как ни старается он утопить свою грусть в ришбуре, она нет-нет да вынырнет.

И в эти-то минуты он с усиленным остервенением хватается за избитые до пошлости остроты над происхождением Акоста.

– Нет, право, виконт, – говорит он ему. – Дядюшка твой молодец хоть куда, напрасно ты от него отрекаешься; этот ришбур, клянусь, ничем не уступает тому, который споил профессора его светлости; в нем, главное, то хорошо, что чем больше пьешь его, тем голова свежее. Не правда ли, господин виконт? Вы уже, кажется, три стакана выцедили, а голова у вас еще свежее обыкновенного?.. Гарсон! Еще бутылку, это будет шестая и… не последняя!

За седьмой бутылкой нападки на Акоста начались сильнее прежних.

– Что ты пристал к этому мальчику, – сказал Чальдини. – Неужели ты не можешь найти шуток остроумнее и разнообразнее этой? Какое тебе дело до его происхождения?

– Он происходит от знаменитого Уриила Акоста [74] Философ первой половины XVII в., учитель Воруха, или Венедикта, Спинозы. , который происходил от Маккавеев… в прямой линии, дядюшка.

– Какое тебе дело? Помни, что ты происходишь от честного и трудолюбивого человека, от трезвого человека, хотя и моряка, и старайся тоже быть человеком честным, трудолюбивым и… трезвым , хотя ты и не моряк… Кстати, я еще не сказал тебе, что твоя мать переехала в Кастелламмаре, я сам отвез ее туда, прожил с ней две недели и через неделю опять поеду к ней на всю зиму.