Сергей Голицин - Царский изгнанник

– Дайте мне тоже талисман, мадам, – учтиво сказал Акоста, – такой талисман, чтоб не служить мне в военной службе и чтоб быть богатым.

– Коль хотите, чтоб мы вас слушали, – сказал Педрилло, – так скажите хоть что-нибудь путное. Какое кораблекрушение? Какой я моряк? Я моря терпеть не могу: и завтра, и через семь месяцев я преспокойно буду слушать лекции Аксиотиса… Где ж Аксиотис?..

– Что ж, добрая госпожа колдунья, – повторил пискливым дискантом Акоста, – пожалуете вы мне талисманчик на счастье? Да попророчьте нам что-нибудь веселенькое.

– Талисман я тебе, мальчик, пожалуй, дам, только не на богатство. Такой талисман мне самой бы пригодился. У меня дочь – невеста-бесприданница… Вот тебе серьга. Ты не смотри, что она медная, да еще и сломана, зато на ней по-турецки написано. Когда посадят тебя в тюрьму, то отдай эту серьгу мулле, и через семь лунных месяцев с семью неделями ты освободишься.

– Не скорое же действие имеют ваши талисманы, – сказал Педрилло.

– А насчет веселенького, – продолжала старуха, не отвечая Педрилло, – насчет веселенького – не взыщите: рада бы дать вам веселенькое, да где взять его?! Давай-ка мне, светлость, еще джину. Не тебе говорят, мальчик. Я светлости говорю: давай джину. Это твоя обязанность, твоя служба, за это ты и жалованье получаешь…

– Налить, что ли, ей? – хладнокровно спросил Миша. – Она и то, кажется, лишнее выпила.

– Налей, – сказал Волконский, – накачать ее, так уж хорошенько!

– Ну теперь слушай, светлость. Слушай, первый студент своего курса!

– Он второй, а не первый, – сказал Педрилло.

– Молчи, моряк. Когда я говорю первый, так значит первый, а не второй! Слушай же, светлость, – нежным и совсем не пьяным голосом прибавила цыганка, – я люблю тебя, светлость, и желала бы наворожить тебе много счастья, но счастье – не твой удел, линия жизни у тебя очень длинна, но лучше б умереть тебе вместе с женой!.. Вот тебе золотая булавка, светлость. Уколи ею любую женщину – девицу ли, вдову ли, – и она будет твоей женой.

– Опять-таки через семь месяцев с семью неделями? – спросил Педрилло. – Это, кажется, ваш любимый срок.

– Да, – серьезно отвечала цыганка, – у меня на другие сроки талисманов нет… Только помни, светлость, когда уколешь свою нареченную, то брось булавку как можно дальше за себя. Коль близко вода будет, так брось ее в воду. А если, помилуй бог, она опять попадется тебе на глаза, то не поднимай ее: ее действие бесконечно… И уколешь ты ею красавицу неписаную, такую красавицу… Да вот, – прибавила старуха, обращаясь к Волконскому, – жена его – вылитая мать. Какова? Небось понравилась?

– Вуй, мадам, – отвечал Волконский, поднося колдунье еще стаканчик джину.

– Радостно будет на душе у тебя в день свадьбы твоей, светлость: не то что у дочери моей, бесприданницы… Но не радостно будет на душе у друга твоего… Не говори ему этого. Что огорчать его прежде времени!

– Ну так дайте ему талисман от огорчения, – сказал Педрилло, – у вас, кажется, этого добра запас порядочный.

– Нет. Только один и остался. Да и тот мало кому люб будет, – отвечала цыганка, – вынимая из кошелька кусочек пергамента с еврейским девизом.

– Что здесь написано? – спросил Волконский, рассматривая талисман.

– Это по-еврейски; я читать по-еврейски не умею, – сказала старуха. – Действие талисмана мне известно, а прочесть, что на нем написано, – я не могу.

Все поочередно подержали талисман в руках, когда он дошел до Акоста, то он, пристально вглядевшись в девиз, прочел по складам:

– Ай да жиденок! – вскрикнул Педрилло. – Ну не жиденок ли ты после этого?

– Совсем нет, господин Мира, я католик, но в детстве меня учили по-еврейски; этот язык в Лиссабоне так же обязателен, как здесь латинский; он там считается классическим.

– Что ж значат эти томуси ?

– Я вам не скажу, господин Мира. Вы обещали не обижать меня, а теперь опять начали…

– Полно, Джованни, – сказал Миша, – не сердись и переведи нам, что здесь написано. Не князь Волконский обижает тебя, а талисман принадлежит ему, а не Мира…

– А подарит мне князь что-нибудь, если я переведу?

– Вот тебе десять франков на конфеты, – сказал Миша, – переводи скорее.

– Тут большого смысла нет, – отвечал Акоста, укладывая в карман две полученные им монеты, – «томуси ой омус» значит «умри или умру».

– Так и должно быть, – сказала цыганка, – скажи своему другу, светлость, что если хоть на минуту приколоть кому-нибудь этот кружочек и потом сжечь его на восковой свече, то оба они, то есть и тот, кому будет приколот талисман, и тот, кто его приколет, через семь часов захворают, а один из них через семь месяцев с семью неделями умрет.