Павел Свиньин - Ермак, или Покорение Сибири

Весьма легко отгадать, что Кольцо с казаками своими первыми вылезли из-под снега, кой час послышали тишину на поверхности, понежась в сибирских пуховиках более двенадцати часов, ибо солнце было уже довольно высоко, когда они вышли на белый свет. По скважинам, образовавшимся над дыханием, они стали отрывать остяков, находя многих из них погруженными в глубокий сон и неохотно встававшими, потому что буря хотя затихла, но еще не миновала. Но на сей раз они ошиблись – установилась прекрасная погода, и путешественники наши к вечеру добрались благополучно до Боарова аула.

Уркунду чрезвычайно обрадовался прибытию Кольца, а более того добрым вестям о Велике, которая, по словам сего последнего, поправилась в здоровье. К сожалению, он не мог того же сказать о ее любезном: Гроза только со вчерашнего дня получил язык, но эскулап остякский запретил ему говорить, боясь, чтобы малейшее напряжение не растворило глубоких ран, коими покрыта была его голова и шея.

– Где ты отыскал его? – спросил шамана Кольцо.

– Не сердись, бачка,  – сказал Уркунду,  – а сначала я подумал, что убил его ваш брат атаман.

– Кого же из нас подозревал ты?

– Вестимо, никого другого, кроме Мещеряка; он только у вас недобрый человек и много зла сделает… А как раздумал хорошенько, то и пошел к засеке искать его мертвого между убитыми.

– Мы до тебя там всех пересмотрели, но его не нашли,  – заметил Кольцо с удивлением.

– Вишь, бачка, вы смотрели в один, а я в два глаза…

– Да как же он мог очутиться в сражении, когда мы оставили его стеречь городище? – спросил Кольцо.

– Этого я не знаю, но когда сказал ты мне, что на Маметкула наскакал бешеный и сбил его с коня, то мне пришло в голову, что этот бешеный должен быть атаман Гроза.

– Знаешь ли, Уркунду,  – сказал Кольцо,  – что и я с тобою одного мнения и даже намекнул о том Ермаку Тимофеевичу. Тебе известна его строгость: он иначе не простит Грозе его самовольства.

Кажется, разговор сей был непродолжителен, а остяки успели уже напиться допьяна с радости от получения добрых вестей из Искера. Веселые толпы их проходили попеременно в юрту и приносили дорогим гостям лучшие свои яства и питья, как-то: крошенину из оленя, по счастью незадолго издохшего [55] Одна только крайность заставит остяка убить оленя. , котклей – сваренную, не вычищенную рыбу без соли, порсу – сушеные сняшки, употребляемые ими вместо хлеба, и отвар из мухоморов, который скорее и сильнее приводит в опьянелость всякого другого вина. Но прежде чем они предложили гостям своим сии лакомства или сами принялись за них, соблазняли ими с добродушной хитростью своих истуканов. Сын Боара Калкал несколько раз помазывал своему Лусу губы оленьим жиром, прося с низкими поклонами, чтобы покушал; но как и после того он ничего не принимал, то сказал ему: «Ты не хочешь, ну так, пожалуй, я попотчую наших гостей и сам поем, а ты смотри не жалуйся». Пьяные долго забавляли казаков своими плясками и песнями. Первые состояли из подражания разным зверям и птицам, а вторые из похвал, сложенных и петых экспромтом в честь гостей. Нельзя было без удивления видеть искусства, с которым Калкал вместе с молодой женщиной, довольно приятной наружности и также довольно пьяной, представляли любовные объяснения лесных кошек. Оба действующих лица одеты были в рысьи кожи. Форканье, мурлыканье, прыжки, лукавые шаги соблюдены были ими с величайшей точностью, в особенности же отчаяние самца, который, озлобясь на обманы своей любезной, со свирепостью кидается на нее и впивается всеми когтями при ужасном реве с обеих сторон. Совершенную противоположность представляла потом картина ловли оленей, хотя также любовь была основанием этого зрелища. Сколько спокойствия и хладнокровия со стороны животных, столько хитрости и осторожности от человека, пользующегося привлечением дикого самца в свои сети помощью приученной самки. Робость зверя при малейшем бунчании насекомого, гордое озирание его при едва слышимом шелесте листочка и многократное обнюхивание самого ветра, против коего обыкновенно заходят ловить, наконец единообразное движение лани передней ногой, в доказательство, что она спокойно кушает найденный ею мох в изобилии, – требовали не менее искусства в немой мимике и изучении свойств сих животных. В заключение отличный остякский бард Таедко пропел, подыгрывая себе на тумбрте [56] Род балалайки с кишечными струнами. , богатырскую балладу, вновь им сочиненную на разбитие казаками Маметкула, коей поэзия равнялась достоинством с музыкой, раздиравшей уши наших слушателей.