Александр Дюма - Могикане Парижа

– Во-первых, я подозреваю, что вас отдали замуж насильно, против воли, что от вашего замужества зависело благосостояние или честь какого-нибудь члена вашего семейства. Я думаю, наконец, что вы жертва какой-то отвратительной спекуляции, допускаемой законом, потому что она скрыта в таинственном мраке семейных отношений… Я близок к истине, не правда ли?

– Да, – сказала Регина глухим голосом, – да, Петрюс, вы правы!

– Итак, я перед вами, Регина, – сказал Петрюс, сжимая руки молодой женщины. – Вы, верно, имеете во мне надобность? Вам нужно сердце и рука брата, вы избрали меня и потребуете от меня защиты и преданности? Вы хорошо сделали, и я благодарю вас! Теперь, моя возлюбленная сестра, скажите мне все, чего вы от меня требуете… Говорите, я слушаю вас, стоя перед вами на коленях!..

В эту минуту дверь в мастерскую быстро отворилась, и старая служанка, принявшая девятнадцать лет назад Регину на свои руки, показалась в дверях.

Петрюс хотел встать и сесть на свой табурет, но Регина удержала его, положив руку на его плечо.

– Нет, останьтесь! – сказала она. Потом, повернув голову к Нанон, спросила ее:

– Что тебе нужно, милая няня?

– Извините меня, что я вошла так неожиданно, – сказала старуха, – но господин Рапп…

– Он здесь? – спросила Регина высокомерным тоном.

– Нет, но он прислал своего камердинера спросить, готова ли графиня принять его?

– Он сказал: графиня?

– Я повторяю слова камердинера.

– Хорошо, Нанон, через пять минут я приму его.

– Но… – заметила было Нанон, показывая жестом на Петрюса.

– Господин Петрюс останется здесь, Нанон, – ответила Регина.

– Боже мой! – прошептал Петрюс.

– Как господин Петрюс?… – воскликнула Нанон.

– Отнеси мой ответ графу и не беспокойся, моя милая Нанон: я знаю, что делаю.

Нанон удалилась.

– Извините меня, Регина, – сказал Петрюс, вставая, как только старая служанка затворила дверь, – но ваш муж?..

– Не должен вас видеть и не увидит вас здесь!

И она заперла дверь на ключ, чтобы граф Рапп не вошел неожиданно.

– А вы, – продолжала она, – вы должны видеть и слышать все, что произойдет здесь, чтобы когда-нибудь вы могли засвидетельствовать, какой была брачная ночь графа и графини Рапп.

– О, Регина, – сказал Петрюс, – я чувствую, что теряю рассудок, потому что не могу себе даже представить, что вы хотите сделать.

– Друг мой, – возразила Регина, – доверьтесь мне: взывая к вашему благородству, я не оскорблю вашего сердца. Войдите в этот будуар, там стоят самые любимые мои цветы.

Молодой человек, казалось, не решался.

– Войдите, – настаивала Регина, – я не могу говорить яснее, но верьте мне, что таинственность, которой облечена будет моя жизнь, несносная принужденность наших взаимных отношений, если вы не примете на свои плечи часть моей роковой тайны и не поможете мне нести ее, – все это обязывает меня сделать то, что я делаю. О, это страшная история – вы убедитесь сами, Петрюс! Но не судите легкомысленно, мой друг, не осуждайте, не выслушав, не взвесив строго все обстоятельства.

– Нет, Регина, нет, я ничего не хочу слышать! Я верю вам, я вас люблю, я вас уважаю… Нет, я не войду туда!

– Однако это необходимо, мой друг, да теперь, впрочем, и слишком поздно уходить отсюда: вы его встретите. Я не оправдаюсь в ваших глазах, а он будет меня подозревать.

– Ну, так да будет воля твоя, моя прекрасная Мадонна!..

– Благодарю, мой друг, – сказал Регина, протягивая ему руку. – А теперь ступайте в мою маленькую оранжерею, Петрюс. Она была свидетельницей моих сокровеннейших дум, а потом она вас узнает. Это моя ароматная исповедальня!

Она приподняла портьеру.

– Сядьте там, посреди моих камелий, у двери, чтобы лучше все слышать. Это мое любимое место, когда я мечтаю. Камелии – блестящие и в то же время скромные цветы Японии, которые по-настоящему распускаются только в полутьме, я желала бы родиться, жить и умереть подобно им! Я слышу, однако, шаги, идите, мой друг. Слушайте и простите тому, кто много страдал.

Петрюс не сопротивлялся более, он вошел в маленькую оранжерею, и Регина опустила портьеру.

В эту минуту шаги остановились у двери, и после нескольких минут нерешительности раздался слабый стук. Потом голос графа Раппа спросил:

– Можно пойти, Регина?

Регина побледнела, как смерть, холодный пот крупными каплями покрыл ее бледный лоб. Она вытерла лицо батистовым платком, вздохнула и твердым шагом пошла к двери. Отворив ее, она сказала громко: