Александр Дюма - Ущелье дьявола

– О чем ты думаешь? – внезапно спросил Самуил у Юлиуса, который молча о чем-то размышлял.

Мы не осмелимся утверждать, что Юлиус был вполне искренен, но он ответил:

– Я думаю об отце.

– Об отце! С чего ты задумался об этом знаменитом ученом, скажи, пожалуйста?

– Эх!.. Да думаю о том, что завтра, в этот самый час, у него, пожалуй, уже не будет сына.

– Ну, милый человек, не будем заранее писать завещания, – произнес Самуил. – Завтра ведь и мне предстоит то же, что и тебе. Завтра об этом и подумаем.

– Будь спокоен, – сказал Юлиус, – моя воля и мужество не ослабеют перед лицом опасности.

– Я в этом и не сомневаюсь, Юлиус. Но, если так, оставь свой угрюмый вид. Вон идут пастор с дочкой. Эге, я вижу, вместе с ними к тебе вернулась и улыбка. Значит, она тоже ходила в церковь вместе с ними.

– Какой ты злой, – пробормотал Юлиус.

Пастор и Христина вернулись домой. Девушка прошла прямо в дом, а пастор поспешил к гостям.

У пастора Шрейбера было строгое честное лицо немецкого священника, который сам исполняет все, что проповедует. Это был человек лет сорока пяти. На лице его лежал отпечаток задумчивости и доброты. Печальная задумчивость явилась следствием утраты им жены и дочери. Он, видимо, был безутешен, и в душе его происходила непрерывная борьба между мраком человеческой скорби и светом христианской надежды.

Он поздоровался с гостями, осведомился, выспались ли они, и поблагодарил за то, что зашли к нему. Минуту спустя колокольчик прозвонил к обеду.

– Пойдемте к моей дочери, – сказал пастор.

– Он не спрашивает, как нас зовут, – тихо прошептал Самуил, – так не стоит и называть себя. Твое имя может показаться слишком блестящим по сравнению со скромным званием девочки, а мое – прозвучать как-то по-еврейски в ушах набожного добряка.

– Хорошо, – сказал Юлиус. – Представимся принцами инкогнито.

Они вошли в столовую, где уже были Христина с племянником. Она грациозно, но робко поклонилась молодым людям. Сели за стол, уставленный простыми, но обильными угощениями, пастор разместился между гостями, напротив него села Христина, а между ней и Юлиусом – ребенок.

Поначалу разговор как-то не клеился. Юлиус, смущенный присутствием девушки, молчал. Она, казалось, сосредоточила все свое внимание на маленьком Лотарио, за которым ухаживала с материнской нежностью, а он называл ее сестрой. Разговор поддерживали только пастор и Самуил. Пастор был доволен, что у него в гостях студенты.

– Я и сам был им когда-то, – заметил он. – В то время студенческая жизнь была веселая.

– Теперь она несколько грустнее, – сказал Самуил, посмотрев на Юлиуса.

– Ах! – продолжал пастор. – То была лучшая пора моей жизни. Впоследствии я довольно дорого заплатил за это счастье. Тогда я верил в жизнь, а теперь – наоборот. Разумеется, я говорю все это не для того, чтобы разочаровать вас, дорогие гости. В любом случае я желаю дожить до того времени, когда увижу Христину счастливой в доме ее предков.

– Отец! – перебила его Христина с нежным упреком.

– Ты права, моя златокудрая мудрость, – сказал пастор, – сменим лучше тему… Знаешь ли ты, что по милости Божьей ураган, разразившийся сегодня ночью, пощадил почти все мои растения?

– Вы ботаник, сударь? – спросил Самуил.

– Да, немного занимаюсь этой наукой, – сказал пастор с оттенком гордости.

– И я занимаюсь иногда, в свободное время, – ответил небрежно юноша.

И Самуил вдруг обнаружил глубокое и серьезное знание предмета, так что поразил достойного пастыря своими оригинальными взглядами и мыслями. В конце концов все тем же вежливым, холодным и слегка насмешливым тоном, словно не замечая того, что делает, своими познаниями он совершенно сбил с толку поверхностно образованного и несколько отсталого пастора. Между тем Юлиус и Христина, молчавшие до сих пор и лишь украдкой поглядывавшие друг на друга, начали мало-помалу сближаться. В этом им помог Лотарио. Не решаясь еще заговорить с Христиной, Юлиус начал задавать ребенку вопросы, на которые тот не мог ответить, и поэтому обращался постоянно к сестре за разъяснением; выходило, что Христина отвечала одновременно и мальчику, и Юлиусу. А юноша чувствовал себя счастливым оттого, что мысли молодой девушки передавались ему милыми устами ребенка.

К концу обеда все трое стали друзьями. И когда все поднялись, чтобы перейти в тенистый сад пить кофе, Юлиус нахмурился при виде подходившего Самуила, который мог помешать их приятной беседе. Пастор ушел за коньяком. Юлиуса привели в негодование вольные манеры Самуила и его наглый взгляд, устремленный на эту восхитительную девушку.