Александр Дюма - Ущелье дьявола

– Слушай-ка, Гретхен, – сказал пастор, сделав глоток горячего кофе, – мне надо с тобой поговорить, и притом об очень серьезных вещах. Ты уже не дитя, Гретхен. Тебе скоро исполнится восемнадцать лет.

– И что с того, господин пастор?

– А то, что в семнадцать лет девушке пора подумать о будущем. Ведь ты не собираешься всю жизнь прожить со своими козами?

– А с кем же вы хотите, чтобы я ее прожила?

– С честным человеком, который будет твоим мужем.

Гретхен со смехом покачала головой и сказала:

– Да кто же меня в жены-то взять захочет!

– Дитя мое, представь себе, это уже случилось!

Пастушка перестала смеяться.

– Вы правду говорите?

– Ведь я же тебя предупреждал, что собираюсь серьезно поговорить с тобой.

– Если вы говорите серьезно, – произнесла Гретхен, – так и я отвечу вам серьезно. Ну так вот, если бы за меня посватались, я бы отказала.

– Почему же?

– Прежде всего потому, что моя мать, когда вы ее крестили, посвятила меня Деве Марии.

– Это было сделано против моего желания и против нашей религии, Гретхен. Кроме того, этот обет был дан ею, а не тобой, и потому он тебя ни к чему не обязывает. Так что, если у тебя нет других причин…

– Нет, господин пастор, есть и другие. Я не хочу ни от кого зависеть. У меня до сих пор не было никакой крыши над головой и никакой воли над моей волей. Если я выйду замуж, мне придется покинуть своих коз, свою траву, свой лес, свои скалы. Придется жить в деревне, ходить по улицам, жить в доме. Ах, господин пастор, если бы вы когда-нибудь провели летнюю ночь так, как я, – на открытом воздухе, под звездами, на постели из мха и цветов, которую каждый день перестилает сам Господь Бог! Знаете, есть такие монахи, которые на всю жизнь запираются в монастырских кельях… А мой монастырь – лес. Я так и останусь лесной монашенкой. Я посвящу себя уединению и Деве Марии. Я не хочу принадлежать мужчине. Теперь я иду куда хочу, делаю что нравится, а замуж выйду – придется делать то, что скажет муж. Вы ответите мне на это, что я гордая. А я просто питаю отвращение к жизни в миру, который пачкает и портит все, с чем соприкасается. Этому меня, должно быть, научили мои милые цветочки, я видела, как они умирают, когда их выдернут из родной почвы. Вот оттого-то я и не хочу, чтобы меня кто-нибудь трогал. Знаете, господин пастор, моя мать дала обет не из самолюбия, а из материнской любви. Она помнила о своих страданиях и хотела избавить меня от подобной участи. Любовь мужчины унизительна и жестока. Молодые лошади, еще не знающие узды, убегают, когда к ним пытаются приблизиться. Я тоже, как дикая лошадь, не хочу, чтобы меня взнуздали.

Все это было сказано девушкой с таким гордым и решительным видом, с таким диким и несокрушимым целомудрием, что Самуил был невольно очарован. Его покорила эта воинственная девственность. Он посмотрел на нее в упор.

– Ну, а если бы за тебя посватался не простой крестьянин, а человек высокого происхождения? Если бы, например, я захотел на тебе жениться?

– Вы? – проговорила она, словно колеблясь.

– Да, я.

– Если бы вы в самом деле захотели на мне жениться, – ответила девушка, – так я бы еще решительнее отказала. Я же говорила, что ненавижу деревни. Так неужели я смогу полюбить города! Я говорила, что одна мысль о мужчине возмущает меня. И к вам я чувствовала бы не меньшее отвращение, чем к другому.

– Ну, спасибо тебе за любезность, я этого не забуду. – Самуил разразился громким смехом.

– Ты еще передумаешь, Гретхен, – поспешил пастор замять неприятный разговор.

На этом разговор закончился. Через несколько минут Гретхен, не говоря ни слова, исчезла. Пастор перелистывал своего Линнея. Лотарио, встав из-за стола, погрузился в созерцание своей новой игрушки. Христине пришлось одной занимать гостей.

Кто мог знать, какие думы роились в мрачном уме Самуила Гельба? Как только он увидел, что пастор и мальчик увлеклись подарками, преподнесенными Юлиусом, он немедленно заговорил с Христиной и начал превозносить Юлиуса. По его словам, Юлиус обладал самыми лучшими качествами: он был человеком нежным, преданным и верным, хотя при случае под покровом этих деликатных чувств проступали энергия и твердость; те, кого он любил, всегда могли смело на него положиться; кроме того, в недавней дуэли он проявил себя просто изумительно, и так далее и тому подобное.

Этот поток хвалебных слов привел Христину в явное замешательство. Ей было почему-то неприятно слышать такие слова о Юлиусе из уст Самуила. Она им вполне верила, но ей слышалась в них насмешка. Он говорил о Юлиусе только хорошее, а ей казалось, что лучше было бы, если бы он говорил плохое.