Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Смерть телохранителям! – крикнули самые задорные.

– Остановитесь! – сказал Бофор повелительно. – Я не хочу, чтобы были беспорядки. Господа телохранители должны исполнять свою обязанность. А вы в это время проводите этого молодца в Шатле. Пускай двадцать человек отделятся из толпы и сопровождают его дорогой. Я беру с них честное слово, что они сохранят ему жизнь, ведь для нас очень важно узнать истину.

– Кто может ручаться, что среди такого множества людей нет изменников-мазаринистов? – сказал кто-то в толпе.

В эту минуту дверь, указанная принцессой, отворилась, и показался маркиз де Жарзэ во главе отряда телохранителей.

– Долой мушкетеров! Не надо их! – пронеслось громовыми раскатами над толпами с такой грозной яростью, что маркиз приказал солдатам отступить. Он один вошел в залу.

– Ваше высочество, – сказал он, подходя к Бофору, – я пришел предложить вам свои услуги.

– Что это значит?

– По случаю моего отказа господин де Рювинье получил сегодня утром приказ арестовать вас. Я имею важные причины думать, что это приказание отдано вследствие распоряжений Мазарини, я посоветовался со своим отрядом и узнал, что все единодушно желают перейти на вашу сторону.

– На выручку! К нам подмога! – крикнул кто-то.

– Остановитесь, господа, – сказал ничего не забывавший Бофор, – преступника надо передать под ответственность маркиза де Жарзэ, который препроводит его в Шатлэ.

К большой радости Ле Моффа, солдаты вытащили его из рук толпы.

– Но, – заметил Мансо, – если солдаты Мазарини братаются с нами, надо иметь им какой-нибудь значок, по которому можно бы отличать их, а то, как бы не вышло беды, пожалуй, друзей поколотишь вместо недругов.

– Справедливо! Ваше высочество, какой дадите нам значок?

– Вот вам значок, друзья мои! – воскликнула принцесса, указывая на соломенную шапку Мансо. – Пускай всякий, кто за Фронду, выставит пучок соломы.

– Соломы! Соломы! – подхватила толпа.

– Меня назвали помешанной, безумной, – продолжала принцесса запальчиво, – так пускай же моя одежда станет выставкой безумия. Слушай, любезный друг, подари свою шляпу нашим друзьям.

Принцесса сама схватила шляпу и, вырвав из нее пучок соломы, приколола на груди. А дурацкую шапку она бросила в толпу.

– Соломы! Соломы! – гудело в народе, разрывавшем на клочки шапку синдика.

– Эй! Кто-нибудь, дайте мне взаймы плащ, так я вам подарю и остальную одежду! – крикнул Мансо весело.

Толпа рассыпалась по лестницам ратуши. При виде этих грозных лиц, подкрепленных отрядом маркиза де Жарзэ, бросились врассыпную и солдаты, посланные арестовать Бофора.

В тот же вечер пронеслась по Парижу молва, что король выступил во главе своих войск против Кондэ, что Мазарини оставил Брюль – место своего изгнания и спешил проехать границы, чтобы соединиться с королевской армией.

По крайней мере, половина Парижа приколола пучки соломы на шляпах. Как сказала принцесса Луиза Орлеанская, ливрея бедного безумца сделалась приметой, по которой распознавались приверженцы народа и принцев, вооружившиеся против ненавистного Мазарини!

«Все идет ладно, – думал Бофор, – вот я и властелин Парижа. Ну, а коадъютор? Как с ним быть?»

Через час после этих событий Мартино прохаживался в своей столовой вокруг накрытого стола. Каждую минуту он переходил от окна, выходившего на улицу, к окну, выходившему в сад. Напрасно он напрягал зрение, всматриваясь в дальний конец Сент-Антуанской улицы, напрасно приглядывался к калитке, выходившей в садовую аллею, – Генриетта Мартино не показывалась.

«А между тем она пошла только к обедне, – говорил он про себя, – отсюда до церкви совсем недалеко. Обедня часа два уже как кончилась».

Советник начинал терять терпение, что было совсем несовместно с его характером. Должно быть, много мрачного и тяжелого накопилось в его жизни, если возмутилось спокойствие этой прекрасной души. Он задавал уже себе вопрос, не пойти ли ему за женою; издали ему слышались как будто глухие раскаты грома. Вдруг вошел его слуга и доложил, что какой-то неизвестный человек желает его видеть.

Советнику тотчас пришла в голову мысль, что ему принесли известие о жене, он приказал немедленно впустить неизвестного.

Человек, которого привел слуга, был в самом отвратительном, нищенском одеянии. Один глаз у него был залеплен черной тафтой, из-под которой виднелись страшные язвы и струпья; все лицо закрывала растрепанная, местами поседевшая борода, из которой торчал нос с характерными признаками беспутной жизни. Словом, название «пьяная рожа» как раз подходило к этому человеку.